– Какого корабля? – заинтересовался Уиппл.
"– Карфагенянина", – пояснил рассказчик. – Там капитаном некий Хоксуорт из Бедфорда.
– Я был бы вам глубоко признателен, капитан, если бы вы больше никому об этом не рассказывали и оставили свою историю в тайне, – попросил Уиппл.
– Кроме всего прочего, – добавил тот, – дом направляется к вашим островам. Не исключено, что в Гонолулу. Я был на столько потрясен происходящим, что разговорился с тем господином, Чарльзом Бромли. Поначалу он не был расположен беседовать, но потом признался, что сама идея исходила именно от капитана Хоксуорта. Капитан наведался к нему в дом и рас сказал о том, что одна миссионерская семья из Гонолулу… ну, в общем, они живут, как свиньи. Вы же понимаете: травяная хижина, клопы, тараканы. Но почему Бромли решил выстроить дом и переправить его сюда, я, признаться, так и не понял.
– Так вы обещаете мне выполнить то, о чем я вас попросил? – взмолился Джон.
– Конечно, – легко согласился капитан.
– Уверяю вас, – заверил Уиппл, – вы защитите одну весьма достойную женщину от ненужной встряски и осуждения, если умолчите о том, о чем вы мне только что рассказали. Я, в свою очередь, тоже сохраню тайну.
* * *
Однако заботы доктора Уиппла о такой мелочи, как новый дом, скоро были вытеснены событиями куда более важными. Эбнер внезапно осознал, что в Лахайне начали происходить какие-то таинственные события, в которых он сам никак не мог разобраться. А так как преподобный Хейл считал себя главным экспертом во всем, что творилось в городе и за его пределами, он стал раздражаться. Ему казалось, что гавайцы нарочно задумали что-то недозволенное, и делается это все за его спиной. В своем отчете в Гонолулу Эбнер записал: "Впервые я обратил внимание на странное поведение гавайцев четыре дня назад, когда возвращался после исследования сгоревшей хижины, в которой хозяин курил табак. Сделав замечание и осудив за эту пагубную привычку, я случайно заглянул на территорию дворца Маламы, где заметил нескольких знакомых мне кахун. Они наблюдали за строительством большого нового травяного дома.
– Что вы здесь возводите? – поинтересовался я.
– Небольшой домик, – уклончиво ответил один из них.
– Для чего? – не отступал я.
– В остальных домах завелась плесень, – солгали они.
– В каких других домах? – попросил уточнить я.
– Ну, вон в тех, – ответил один из кахун и махнул рукой в неопределенном направлении.
– В каких конкретно? – настаивал я.
На этот вопрос они не смогли мне ответить, поэтому я позволил себе пройти на территорию строительства и лично осмотреть дом. Он оказался достаточно просторным, с вполне добротными дверьми, окнами и даже двумя китайскими зеркалами в рост человека.
– Это очень даже приличный дом, – заметил я, но кахуны, все как один, лишь пожали плечами, а кто-то даже заявил:
– Обычный маленький домик.
В конце концов, мне пришлось отстать от этих лживых негодяев. Я стал исследовать дома, расположенные поблизости, один за другим, но запаха плесени нигде не почувствовал. Поэтому я вернулся к кахунам и снова начал допытываться:
– Скажите мне, что вы здесь строите.
– Дом, – просто ответили они мне на этот раз, и я снова ушел от этих конспираторов. Тем не менее, мне кажется, что они задумали что-то подозрительное. Правда, что именно, я пока что не знаю сам".
Эбнер как раз рассуждал об этих таинственных событиях, как вдруг в дверном проеме заметил цепочку из семи гавайцев, возвращающихся с гор и несущих с собой ветки маиле и большие букеты цветущего имбиря. Оставив перевод Библии, Эбнер поспешил к дороге и потребовал объяснений.
– Мы ничего не знаем, – ответили островитяне.
– Кто посылал вас в горы? – настойчиво продолжал Ма ку а Хейл.
– Мы не знаем.
– Куда вы несете эти цветы?
– Мы ничего не знаем.
– Все вы знаете! – раздраженно воскликнул Эбнер. – Да же смешно утверждать, будто вы понятия не имеете, куда сейчас направляетесь! – И он похромал вслед за ними до самого порта, где гавайцы неожиданно разбрелись в разные стороны и отправились каждый по своим делам.
Взбешенный священник некоторое время молча стоял на жаре, пытаясь собрать воедино все улики, чтобы прийти к какому-нибудь логическому выводу. Затем, засунув руки в карманы пиджака, он отправился в магазин "Дж. и У.". Там, едва завидев Уиппла, он бесцеремонно начал:
– Джон, что происходит в Лахайне?
– А что ты имеешь в виду?
– Я только что встретил семерых гавайцев. Они несли с гор цветы маиле и имбиря. Зачем это им понадобилось?
– Почему ты не спросил у них самих? – удивился Джон.
– Я спрашивал, но они не хотят отвечать.
– Наверное, это нужно для какой-нибудь церемонии, – высказал свое предположение доктор Уиппл.
Эбнер презирал это слово и одновременно боялся его. В его воображении сразу возникали всевозможные языческие ритуалы и сексуальные оргии, поэтому он осторожно поинтересовался:
– Ты хочешь сказать, что они готовят какую-то языче скую церемонию?
И тут Уиппл что-то припомнил:
– Только теперь, когда ты заговорил об этом, я тоже могу рассказать тебе кое-что интересное. Два дня назад кто-то из капитанов китобойных судов попросил меня продать ему большое количество тапы. Обычно я могу достать сотню ярдов, лишь щелкнув для этого пальцами. На этот раз мне пришлось обойти с дюжину домов, и хотя там продолжали делать тапу, у них не нашлось и кусочка на продажу.
– Что же они делают с таким количеством тапы? – надавливал Эбнер.
– Все отвечали одно и то же: "Это для Келоло".
Услышав это, Эбнер рассказал доктору и об остальных своих наблюдениях. Вдвоем они попытались тщательно сопоставить все факты и сложить их в единую картину, но у них снова ничего не получилось.
– Джон, что происходит у нас под носом? – чуть не плакал Эбнер.
– Понятия не имею, – искренне признался доктор. – Скажи мне, Келоло и его дети давно были в церкви последний раз?
– Все как всегда. Они ходят в церковь и продолжают оставаться такими же набожными, как и прежде.
– Я бы на твоем месте внимательнее присмотрелся к Келоло, – засмеялся Уиппл. – Это же старая коварная акула!
И весь остаток дня Эбнер провел в раздумьях. Теперь он был уверен в том, что на острове готовится какое-то серьезное событие, которое, однако, тщательно скрывается от него. Но отчаяние, овладевшее священником, было ничем по сравнению с тем состоянием, которое он испытал тем же вечером, когда откуда-то из долины до его ушей донесся приглушенный звук языческой барабанной дроби. Эбнер напряг слух, но тут все стихло. Затем барабаны застучали вновь, и Эбнер в ужасе выкрикнул:
