Но вскоре внимание Эбнера переметнулось с идола на фигуру какого-то человека, который вышел из нового травяного дома. Им оказался Кеоки Канакоа. Сейчас он находился в каком-то непонятном трансе, и движения его показались священнику неестественными и, скорее, машинальными. Было вполне очевидно, что юноша находится в состоянии глубокого гипноза. Он был обнажен до пояса, и его тело лоснилось от масел. На юноше была надета набедренная повязка из коричневой тапы, а через левую руку переброшена накидка из перьев. Голову Кеоки украшал шлем, выполненный в старинном стиле, с поднятым вертикально гребнем, проходящим от основания шеи до лба. Кроме того, на шее Кеоки Эбнер увидел ожерелье из человеческих волос, с которого свисал огромный китовый зуб, обработанный в форме крюка.
Когда Кеоки приблизился к статуе Кейна, жрец произнес нараспев:
– Вот он вышел к нам, этот совершенный, идеальный мужчина. Волосы его черные, с красноватым отливом. Он имеет фигуру вождя, треугольную от плеч и вниз, до узких бедер. Спина его пряма, у него нет ни малейшего изъяна, ни единого недостатка. Его голова имеет квадратную форму, что было сделано ещё во время его младенчества. Выпуклые ноздри его раздуваются. Шея его коротка и мускулиста, а глаза притягивают к себе, как дерево, манящее рыбу в прудах. Он идеальный мужчина и он пришел сюда, чтобы выразить по чтение Кейну!
Продолжая пребывать в трансе, молодой алии двинулся к алтарю, поклонился идолу и выкрикнул:
– О великий Кейн! Прости своего сына. Прими меня снова к себе.
Стоя в тени пальмы, Эбнер принялся молиться:
– Прости его, Господи Всемогущий! Он находится во власти злых людей и не ведает, что творит.
Но Эбнеру ещё предстояло перенести куда более сильное потрясение. Из травяного дома вышла Ноелани, одетая в золотистую тапу, со знаменитым ожерельем с китовым зубом, ранее принадлежавшим Маламе. Волосы её были украшены цветами. Девушка торжественно прошествовала к алтарю, и пока она приближалась к идолу, жрец громко объявлял:
– Вот выходит идеальная, совершенная женщина. Её кожа безупречна, она мягка и нежна, как волны океана, блестяща и гладка, как цветок банана. Она прекрасней лепестка лехуа, милей раскрывающегося бутона хлебного дерева. Ноздри её выпуклы и раздуваются, а нос прямой. Лоб её чист и низок. Губы её полны, а спина пряма. Ягодицы её округлы, а щеки похожи на две луны и крепки, как само основание Мауи. Это идеальная женщина, и она пришла сюда, чтобы выразить свое почтение Кейну.
Эбнер, сраженный двойной изменой, начал бормотать:
– Они не могут вернуться к Кейну! Они же знают катехизис. Кеоки обучался в Йеле. Они входят в конгрегационную церковь! Они члены моей церкви, а я запретил подобные церемонии!
Но и это отступничество, каким бы окончательным оно ни было, все же являлось лишь прелюдией к событию куда большего значения. От группы кахун, которые сегодня праздновали свою победу, отделился один высокий жрец в черной тапе, которой Эбнер раньше никогда ещё не видел, и прочитал страстную молитву Кейну. Потом он неторопливо развернул свою тапу в ночном воздухе, и когда она полностью разгладилась от складок, накрыл этим полотном плечи брата и сестры, закричав: "С этого момента вы всегда будете делить одну тапу!" – и увел молодую пару в направлении нового дома.
Барабаны выбивали бешеную дробь. Танцовщицы исполняли такой яростный танец, который полностью стер в воспоминаниях прежнюю красоту хулы, а кахуны хором произнесли:
– Отныне Кеоки и Ноелани – муж и жена.
Такого Эбнер вынести не мог. Он вырвался из своего убежища, неистово размахивая увесистой тростью, и закричал:
– Мерзость! Прекратите эту мерзость!
Прежде чем собравшиеся смогли оправиться от испуга и сообразить, в чем дело, он пронесся к алтарю и могучим ударом палки сбросил священный камень в пыль. В ярости он начал топтать ногами ветви маиле и имбиря. Затем, отшвырнув в сторону трость, он с мрачным видом подошел к только что сочетавшейся браком паре, сорвал с их плеч черную тапу и снова прокричал:
– Мерзость!
К этому времени гавайцы успели прийти в себя от потрясения, и Келоло в сопровождении двух кахун тут же схватил Эбнера. Правда, они старались обращаться с преподобным Хейлом крайне осторожно, поскольку понимали, что он является священником другого бога, и все то, что он натворил, диктовалось его обязанностями. Келоло взмолился:
– Мой дорогой маленький друг! Сегодня ночью мы разговариваем с другими богами.
Эбнер вырвался из рук кахун и, указывая пальцем на Кеоки, воскликнул:
– В глазах Бога этот поступок возмутителен! Это надругательство над Господом! – Но Кеоки смотрел на него стеклянными, невидящими глазами, и тогда Эбнер, уже более спокойно, спросил его: – Что случилось?
Огромный алии ещё раз всмотрелся в своего старого друга и пробормотал:
– Я умолял вас, преподобный Хейл, сделать меня священником. Но если вашей церкви я не нужен…
– Священником?! – заорал Эбнер, и в тот же миг весь ужас этой ночи хула, воскресший идол, барабаны и кахуны – переполнил миссионера, и он истерично расхохотался. – Священником? – Он повторял это слово много раз, пока Келоло не за крыл ему рот своей могучей рукой и не увел сторону. Однако взбесившийся маленький миссионер снова каким-то чудом вы рвался и бросился назад к новобрачным, чуть не сбив их с ног.
– Кеоки! – закричал он. – И ты согласен на такой брак? Как ты можешь так поступить?
– Так же, как и мой отец до меня.
– Позор! – застонал Эбнер. – Это же выходит за границы любого цивилизованного…
– Тихо! – раздался вдруг властный голос, и Эбнер отступил от неожиданности. К нему вплотную подошла Ноелани и тихо произнесла: – Любимый Макуа Хейл, мы делаем это во все не потому, что хотим обидеть вас.
Эбнер посмотрел на эту красивую молодую женщину с цветами в волосах и так же спокойно ответил:
– Ноелани, эти злые люди хотят, чтобы ты совершила большой грех, а ты просто попала под их влияние.
Алии Нуи не стала спорить, а только указала в сторону темных холмов:
– В давние времена мы слушались только своих богов, и наши долины были полны людей. Мы попробовали принять других богов, и теперь наши острова гибнут в отчаянии. Смерть, страшные болезни, пушки и страх – вот что вы при несли с собой, Макуа Хейл, хотя мы все знаем, что вы не хоте ли этого. Я являюсь Алии Нуи, и если я умру, не успев родить ребенка, кто будет поддерживать жизнь и ману Гавайев?
– Ноелани, девочка моей надежды, но ведь существуют десятки прекрасных молодых людей, здесь, рядом с тобой, которые сочли бы за честь стать твоим мужем и гордились бы этим.
– Но будут ли потом их дети назначены Алии Нуи? – возразила Ноелани, и это языческое объяснение настолько обозлило Эбнера, что он подался назад и закричал страшным голосом:
– Мерзость! Малама прокляла бы тебя прямо из могилы! Позднее Келоло признался в том, что тогда должен был промолчать, но он не смог, и поэтому насмешливо спросил:
