– Как ты думаешь, какие указания дала мне Малама, ког да прошептала что-то на ухо перед самой смертью?
Маленький священник в ужасе уставился на вождя. Его бледное лицо и жидкие светлые волосы неестественно белели в огне факелов. Неужели то, что сказал сейчас алии, было правдой? Могла ли Малама приказать совершить такую страшную, оскорбительную для Господа вещь? Это было выше сил Эбнера, и он, пошатываясь, ушел прочь от этого места, а кахуны тем временем восстановили камень Кейна на алтаре, и барабаны принялись выстукивать свадебные ритмы.
Сраженный происшедшим, Хейл брел по темной пыльной дороге, где каждый камень за последние годы стал свидетелем многих перемен. Он проходил мимо каменного дома короля и деревянных магазинов американцев, которые оставили Бога и миссионерство. Вдали виднелись пришвартованные китобойные суда, его вечные враги, а в винной лавке Мэрфи кто-то наигрывал грустную мелодию на концертино. Каким чужим казалось все вокруг измученному духу преподобного Хейла!
Глубокой ночью он покинул город и забрался на пустое поле, усыпанное крупными камнями, а затем, наткнувшись на группу карликовых деревьев, присел у их корней и оглянулся на свой притихший приход так, словно уже не нес за него ни какой ответственности. Чуть южнее виднелись чудовищные костры язычников. В море мерцали ночные огни китобоев, а где-то посередине расположились крытые травой хижины простых гавайцев. Каким жалким и неприглядным на самом деле был этот городок, каким несчастным! Какое мизерное впечатление смог произвести на Лахайну сам Эбнер, и какими ничтожными сейчас выглядели все его достижения! Малама обманула его. Кеоки предал его. А Илики находилась теперь Бог знает где. И даже самая любимая из всех, Ноелани, отвернулась от него и восстала против церкви.
За десять лет Эбнер ни разу не поменял свой фрак, Господь ни разу не прислал ему брюки, которые подошли бы по размеру. За все это время ему посчастливилось прочитать только те научные книги, которые удавалось выпросить из далекого Бостона. Его жена трудилась, как рабыня, в жалкой лачуге. И он сам не смог добиться ровным счетом ничего. Теперь, когда над этим маленьким городком начинала заниматься заря, Эбнер молча изучал переливающуюся поверхность моря, насмешливых китобоев и территорию дворца, где уже начали тушить факелы. Дух преподобного Хейла был унижен. И он страстно желал навлечь на все это общество, кроме, конечно, миссионерского дома и его обитателей, какое-нибудь жуткое разрушение библейского масштаба.
– Наводнение! Ветер с гор! Эпидемия! Уничтожьте это место, разрушьте его!
Но когда Эбнер умолял Господа наказать город, языческие маленькие местные боги уже готовили свое возмездие, которое стало для преподобного Хейла вершиной его унижения. В следующую ночь богиня Пеле сама навестила своего преданного Келоло, и результат этого призрачного свидания впоследствии мучил Эбнера Хейла ещё долгие месяцы.
* * *
Когда Джон Уиппл, поднявшись пораньше, чтобы подмести пол в магазине, увидел Эбнера, возвращавшегося с холмов в город, он выбежал на улицу и, схватив маленького миссионера за руку, поинтересовался:
– Эбнер, что случилось?
Хейл попробовал объяснить, но язык не повиновался, и священнику никак не удавалось произнести гневные слова. Тогда он замолчал совсем. Глаза отказывались служить ему, но все же, как в тумане, он заметил нескольких гавайцев, идущих по дороге с территории дворца. Волосы женщин были украшены цветами маиле, они не шли, а словно парили над землей. Мужчины несли барабан, и в глазах их читалось торжество, как это было за тысячу лет до них. Эбнер тихо произнес:
– Спроси сам вот у них.
Затем, пошатываясь и спотыкаясь, он медленно побрел в сторону своего дома.
Позднее в тот же день миссионер отправил отчет в Гонолулу, где, в частности, писал: "В четыре часа утра ?? января года в старом дворце Маламы кахуны восторжествовали, и была проведена отвратительная языческая церемония".
При дневном свете кахуны внимательно изучили все знамения и сошлись на том, что брак заключен прочный. Они обратились к Кеоки и заявили:
– В эту ночь ты совершил хорошее дело для всех Гавайских островов. Боги этого не забудут, а когда родится твой ребенок, ты будешь снова свободен и сможешь вернуться в свою церковь и даже стать священником.
Но молодой алии, дрожащий от тяжести бремени, которое возложили на его плечи боги, понимал, что этому никогда не суждено свершиться.
На следующий день при наступлении сумерек Келоло, счастливый и благодарный богам за то, что его род будет продолжать свое существование на этих чудесных островах, прогуливался по окрестностям в тени деревьев и встретил, в последний раз в жизни, молчаливую и изящную Пеле, хранительницу вулканов. Она была одета в шелковые наряды, а её таинственные волосы, напоминающие стеклянные локоны, поблескивали в полумраке. Пеле преградила путь Келоло и ждала, когда он приблизится. Вождь сразу обратил внимание на то, что лицо богини светилось от удовольствия и радости. Она встала рядом со своим почитателем, они зашагали дальше вместе, при этом Пеле проходила сквозь деревья, попадавшиеся у неё на пути на узкой тропинке. Келоло испытал в эти минуты невероятное успокоение. Так шли они бок о бок несколько миль, и каждый находил удовольствие от компании соседа, но когда тропинка закончилась, Пеле сделала то, что никогда раньше несверша лось. Она резко остановилась, затем подняла левую руку и указала на юг, туда, где находился пролив Кеала-и-каики, прямо на мыс Кеала-и-каики. Так она простояла несколько минут, как будто отдавая приказ Келоло своим огненным и в то же время успокаивающим взглядом.
Впервые Келоло отважился заговорить с богиней и спросил:
– Что ты требуешь от меня, Пеле?
Но ей показалось достаточным просто указать ему направление на Кеала-и-каики, и, словно желая попрощаться с этим величественным алии, своим дорогим и верным другом, она прошла мимо него, задев Келоло своим воздушным телом, на ходу поцеловала его огненными губами и тут же растворилась в сумерках, оставив после себя серебристую струйку дыма.
Келоло стоял на месте ещё долгое время, вспоминая в подробностях каждую встречу с богиней. В ту ночь, когда он вернулся в свою хижину, выстроенную за пределами дворцовой территории, он вынул два своих самых дорогих сокровища: побелевший череп своей жены Маламы и очень древний камень, размером с человеческий кулак, странной формы и необычной расцветки, и принялся созерцать их. Этот камень Келоло передал его отец более сорока лет назад. Он уверял сына, что все оккультные силы семейства Канакоа исходят от этого камня, а привез его сюда, на острова, один из их предков, когда отплыл с Бора-Бора. Отец поклялся, что камень не только считался священным и символизировал богиню Пеле, он сам являлся этой богиней. Ведь Пеле могла свободно путешествовать по острову и предупреждать свой народ о готовящихся извержениях вулканов, но дух её отдыхал именно в этом камне. Так было всегда, на протяжении бесчисленного количества поколений, даже ещё до тех времен, когда предки Келоло жили на Бора-Бора. Всю ночь просидел Келоло рядом со своими сокровищами, пытаясь постичь ту божественную тайну, частью которой они являлись. К утру он все успел прояснить для себя. К тому же в Лахайну уже прибыл корабль с тревожной вестью. Огромный вулкан начал свое извержение на острове Гавайи и угрожал столице Хило. Горожане умоляли Алии Нуи Ноелани взойти на их быстрое судно и приплыть к ним, чтобы остановить поток лавы, который неумолимо приближался к городу, грозя полностью уничтожить его.
