– Вот уже некоторое время он напоминает мне современные Содом и Гоморру.
– И что же мы будем с этим делать?
– Я ещё не решил, – мрачно ответил преподобный Хейл.
– А я решила, – твердо произнесла Иеруша. И когда уже наступила ночь, она твердой походкой направилась во дворец к Маламе, где на прекрасном гавайском языке заявила:
– Алии Нуи, мы должны остановить девушек и запретить им плавать на китобойные суда.
– Зачем? – изумилась Малама. – Девушки поступают так потому, что им это нравится. Никакого вреда от этого не происходит.
– Но Илики – добропорядочная девушка, – продолжала настаивать на своем Иеруша.
– А что это такое? – поинтересовалась Малама.
– Это такая девушка, которая никогда не плавает на корабли к матросам, – просто объяснила миссис Хейл.
– Мне кажется, что вы, миссионеры, задались целью прекратить на острове всякие развлечения, – нахмурилась Малама.
– Для Илики это совсем не развлечение, – продолжала отстаивать свою точку зрения Иеруша. – Она играет со смертью.
И Маламе было хорошо известно, что это – чистая правда.
– Но она и раньше всегда плавала на суда, – с грустью на помнила Алии Нуи.
– У Илики есть бессмертная душа, – твердо произнесла Иеруша. – Такая же, как и у нас с вами.
– Ты хочешь сказать, что Илики, дочка Пупали, совсем такая же, как ты или я?
– Правильно. Именно такая же, как вы и я.
– Я не могу в это поверить, – призналась Малама. – Она же всегда плавала на корабли.
– Теперь наша задача – прекратить это и остановить де вушку. Как и всех прочих.
В ту ночь Малама не стала ничего предпринимать, но уже на следующий день она собрала у себя всех алии, находившихся на острове рядом с её дворцом, и тогда преподобный Хейл и миссис Хейл смогли подробно изложить все свои аргументы. Иеруша взмолилась:
– Вы можете судить о том, насколько город хороший, если посмотрите на то, как он умеет оберегать своих детей и молоденьких девушек. Хорошего алии отличает его способность защищать женщин. Вас же я не могу назвать хорошими, по скольку все вы позволяете собственным дочерям уплывать на китобойные суда. В Лондоне хороший алии сделал бы все, чтобы остановить это. В Бостоне тоже.
Келоло все же решил поспорить с этими доводами и заявил:
– Кекау-ике-а-оле плавал на китобойном судне. Ему приходилось бывать и в Лондоне, и в Бостоне, и он сам рассказы вал мне, что в этих городах существуют специальные дома, в которых полным-полно таких девушек. И везде, куда бы он ни плавал, в каждом большом порту есть такие дома.
– Однако во всех городах все хорошие алии стремятся контролировать этот порок и борются с ним, – с горечью воскликнула Иеруша.
Однако самый сокрушительный удар нанес, разумеется, сам Эбнер.
– А вы знаете, что происходит дальше, пока вы, алии Лахайны, позволяете вашим девушкам и дальше заниматься развратом таким образом? – зловеще вопросил он.
– Что же происходит? – встревожилась Малама, по скольку она полностью доверяла этому человеку.
– Когда суда возвращаются домой, вся команда начинает насмехаться над Гавайскими островами.
Наступила тяжелая пауза, пока все присутствующие переваривали это омерзительное обвинение. Алии Гавайев были людьми гордыми, и их особенно тревожило то, что о них думают и говорят в мире. Наконец, Малама осторожно спросила:
– А разрешили бы алии Бостона своим девушкам плавать на гавайские корабли?
– Конечно, нет! – отрезал Келоло. – Там же вода очень холодная.
Однако при этих словах никто не засмеялся, поскольку замечание показалось уместным, а Эбнер тут же добавил:
– Келоло прав. Вода в Бостоне совсем не такая теплая и приятная, как здесь. Но даже если бы она и была такой же, ни одной девушке не было бы разрешено плыть на гавайский корабль. И алии Бостона стало бы очень стыдно, если бы такое когда-нибудь все же произошло.
И снова негромко заговорила Малама:
– Значит, ты полагаешь, что матросы смеются над нами, Макуа Хейл?
– Я это знаю, а потому так уверен. Вы помните китобойное судно под названием "Карфагенянин" ? Оно не так давно останавливалось в вашем порту. Я сам был на его борту и слышал, как все матросы дружно высмеивали Гонолулу.
– Ах, да, но ведь Гонолулу считается очень порочным городом, – кивнула Малама. – Именно поэтому я и не согласилась жить там. И по той же причине столицей продолжает оставаться Лахайна. Таково желание и воля короля.
– Над Лахайной они тоже смеялись, – тут же добавил миссионер.
– Это очень плохо, – нахмурилась Алии Нуи. Немного подумав, она заговорила: – Что же нам следует предпринять?
– Возле рейда необходимо построить форт, – начал Эбнер, – и каждый вечер, на заходе солнца, под барабанную дробь должно сообщаться, что каждый матрос, который после этого предупреждения останется на берегу, будет арестован и отпущен из форта только утром. И любая девушка, которая позволит себе уплыть на корабль, также попадет в тюрьму.
– Это очень жестокий закон, – подытожила Малама и распустила собрание. Однако, как только все остальные алии разошлись, она отозвала Иерушу в сторону и заворчала: – Как ты считаешь, неужели матросы смеются над нами имен но из-за девушек?
– Я тоже смеюсь над вами! – твердо произнесла Иеруша. – Только вдумайтесь сами: что же это за народ, если он разрешает открытый разврат своим собственным дочерям!
– Но эти девушки – не алии, – попыталась найти оправдание Малама.
В ту ночь Хейлы долго спорили о том, следует ли позволять дочерям Пупали продолжить занятия в миссионерской школе. Эбнер настаивал на том, чтобы исключить всех четырех немедленно, однако Иеруша заступалась за своих учениц и утверждала, что им необходимо дать ещё один шанс. И вот когда "Джон Гудпасчер" покинул рейд, четыре злоумышленницы, аккуратно одетые в новые платья, полностью раскаиваясь в содеянном, вернулись в школу. Чем больше Иеруша читала им нотации по поводу их непростительного поведения, тем охотнее они соглашались с ней. Но когда, буквально через несколько недель, какой-то подросток на всю улицу прокричал весть о том, что на рейд встал корабль "Вашти", объявив это так: "Железный крюк "Вашти" уже упал в воду, очень много келамоку!", знаменитая четверка тут же снова удрала с уроков. В тот же вечер Эбнер настоял на том, чтобы, по крайней мере, три старшие сестры были исключены из школы. Так как в те годы количество китобойных судов, останавливающихся в Лахайне, увеличивалось с каждым разом (только в году их насчитывалось ), то старшие дочери Пупали неплохо зарабатывали и на жизнь не жаловались. Очень скоро им уже не приходилось уплывать на судна, поскольку они устроились работать танцовщицами в винной лавке Мэрфи, где позади площадки для танцев у каждой имелась своя маленькая комнатка. Там им разрешалось подрабатывать и оставлять себе половину доходов.
