– Оно означает «высокое место», и он совершает обряд поклонения на высоких местах.
– Как и вся его семья. для него оскорбительны и поездка в Иерусалим, и танцы его дочери на празднике.
– Ты остерегаешь меня от Микал? – прямо и резко спросил он.
– Да. В нашем городе много прекрасных еврейских девушек, преданных Яхве. – Гомера испытывала сильное желание сообщить ему, что он избран Яхве для какой-то высокой цели, что он должен любой ценой сохранить мир с Яхве, но Гомера не могла этого сделать, потому что сама не представляла, к выполнению какой задачи призван ее сын. И поэтому она пустила в ход самый слабый из своих аргументов: – А тебе не приходило в голову жениться на Геуле? Она же родом из древней семьи священнослужителей.
В этот момент они перебирались через самый трудный участок болота, и при упоминании имени Геулы Риммон скорчил такую физиономию, что мать разгневалась и укорила его:
– Пусть Геула и не красавица, но она знает, что такое настоящая добродетель, и недостойно делать такое лицо, когда речь идет о столь преданной девушке!
Риммон прекратил спор словами:
– Я поморщился потому, что увидел под камнем водяную змею.
Мать сразу же замолчала и придвинулась к нему. Присутствие рядом с ними ядовитой змеи испугало ее, когда она поняла, что сыну, может, и не удастся свершить свое высокое предназначение.
Когда они преодолели болото и выбрались на сухое место, то увидели перед собой осыпавшиеся стены Макора, и оба они, мать и сын, невольно сравнили этот бедный городок с величием Иерусалима и увидели, в каком жалком месте им приходится жить – армии захватчиков не раз громили Макор. Если во времена царя Давида за его стенами в хороших удобных домах жило восемьсот человек, то сейчас здесь в бедности обитало меньше пятисот. Прежде плодородные поля под стенами города кормили девять сотен фермеров, а теперь там осталась всего сотня крестьян, не знающих, когда на них обрушатся очередные мародеры, которые сожгут урожай, а их самих угонят в рабство. То были самые ужасные годы для Галилеи; никогда еще за всю долгую историю Макора в нем не жило так мало людей. Но Гомера подозревала, что самые большие беды еще подстерегают город впереди. Должно быть, именно поэтому Яхве и заговорил с нею в туннеле, возложив на Гомеру задачу подготовить сына к тем испытаниям, что подстерегают евреев, и теперь, возвращаясь в город, который принес ей так мало счастья, она схватила сына за руку и повлекла к главным воротам, не думая о том, что испытание падет не на него, а на нее.
Против желания матери Риммон все же женился на Микал, и вскоре, как Гомера ни сопротивлялась, ей пришлось признать, что дочь правителя была очаровательной девушкой. Всегда веселая и красивая, Микал быстро доказала, что станет для Риммона великолепной женой. Она принесла ему приданого больше, чем он ожидал, и заставила отца сделать Риммона, недавнего работника у давильных прессов, совладельцем оливковой рощи. Перебравшись в обветшавший домик у сторожевых ворот, она сама шила всю необходимую одежду и дала Риммону такое доказательство любви к нему, которого никак нельзя было ожидать от дочки правителя. Утром, когда Гомера водружала на голову кувшин для воды, готовясь к долгому спуску и длинному путешествию по темному туннелю, Микал перехватила кувшин и сказала:
– Отныне я буду носить воду.
Уставшая пожилая женщина увидела перед собой в утреннем свете чистое, ясное лицо, озаренное радостью ожидания ребенка, которого она носила под сердцем, и Гомера сказала:
– Сегодня ты принесла мне драгоценный камень. – Наклонившись лей, она в первый раз поцеловала свою новую дочь и сказала: – Это единственное, что я еще могу делать для своего сына, – ходить за водой. – Она продолжила носить кувшин, но каждое утро юная Микал оказывалась рядом, когда мать направлялась к источнику, и, пытаясь перехватить кувшин, говорила: «Теперь я буду носить воду», и каждое утро старая Гомера не принимала ее предложения, но сердце было полно радости – дочь снова вызвалась ей помочь.
Но вот и пришли дни страха и ужаса. Откуда-то с юга появилась огромная армия фараона Нехо – тысячи людей в сопровождении колесниц, генералы в длинных плащах, пешие воины, вооруженные копьями. Вздымаемая ими пыль затягивала солнце. Армия неторопливо растекалась во всех направлениях, занимая перекрестки дорог, поселения и даже города. Она двигалась на восток в сторону Мегиддо.
– Мы идем на север, чтобы окончательно сокрушить Вавилон, – объяснили правителю Иеремоту вооруженные посланцы, – и забираем в Макоре двести человек с провиантом. Чтобы они были готовы сегодня на закате.
Вопль протеста раздался над городом, и, когда Иеремот отказался называть тех, кто должен уходить в поход, египтяне взяли эту обязанность на себя. Окружив город кольцом солдат, они первым делом согнали к нему всех, кто жил за пределами его стен. Когда Иеремот возразил, что это земледельцы, которые кормят город, египетский генерал гаркнул на него: «Начнете голодать – и на поля выйдут твои женщины. У тебя пять дочерей. Будет что жрать».
Затем солдаты обыскали дом за домом, прихватывая с собой всех мужчин, которые, на первый взгляд, были способны отшагать сотню миль. В доме Гомеры они схватили Риммона и, посчитав, что он может быть отменным солдатом, вручили ему командование над евреями. Он не успел попрощаться ни с матерью, ни с женой, как египтяне его тут же вытолкали за стены и немедленно стали отдавать ему приказы. Он было запротестовал, что не собирается вести в бой своих евреев против вавилонян, но даже не успел кончить фразу. Какой-то египетский солдат – даже не офицер – ударил его по шее палицей, и Риммон без сознания рухнул на землю.
Его мать, стоящая на стене, увидела, как упал сын, и решила, что он убит. Как обыкновенная женщина, пораженная ужасом, она захотела заплакать, но какая-то непонятная сила перехватила ей горло, и со стены она выкинула перед собой длинную правую руку с вытянутым указательным пальцем. Вечерний ветер развевал ей волосы, ее худая костистая фигура, перестав сутулиться, выросла в размерах, и из горла в первый раз вырвался голос потрясающей силы, который разнесся над городом и проник в сердца захватчиков-египтян:
– О люди Египта! Слишком долго вы терзали детей Яхве, слишком долго! Вы идете на север в битву, на поле которой гиены и стервятники будут долго праздновать, обгладывая ваши кости. Падут ваши гордые генералы, в великом сражении вам вырвут глаза, и остаток жизни вы проведете в темноте, прислуживая вавилонянам. И падут ваши надменные колесницы, и кони потащат вас сквозь прах и пепел, и камни на полях раздробят ваши черепа. И вы, жрецы, кто сопровождает могучую армию, чтобы освятить ее победы, – о, как вы будете мечтать о Фивах и Мемфисе… – Услышь Гомера свои слова, она была бы поражена, ибо ровно ничего не знала ни о Фивах, ни о Мемфисе. – О, как вы будете мечтать о Египте, когда будете гнить в рабских узилищах Вавилона! Ты, фараон Нехо, стремишься на север – развеваются твои флаги и грохочут твои колесницы! Но все тщетно, ибо Египет разгромлен.
Ее слова гремели в воздухе, как стрелы, крошащие камень, и египетский капитан, видя, какое воздействие они оказывают на его солдат, заорал: «Заткните глотку этой идиотке!» Правитель Иеремот сам подбежал к Гомере и затряс ее; когда она пришла в себя, то увидела, что Риммон не мертв, а, встав, уже делает то, чего хотят египтяне.
