Никто не произнес ни слова. Это могла быть ловушка, устроенная хитрыми греками, но, полный такого отчаяния, которого он не знал никогда раньше, Иехубабел хотел поверить, что это в самом деле так. Он хотел поверить, что жалкие остатки его земляков – не единственные, кто скрывается в этом болоте. И тут снова раздался голос:
– Иехубабел, мы знаем, что вы здесь. Если вы ревнители закона, если вы соблюдаете обет, выходите к нам, потому что мы не жалкий сброд. Мы воинство Иуды Маккавея.
Глава восьмая
Уровень IX
Царь Иудейский
Стеклянный сосуд ручной работы, произведенный в Кесарии в 20 г. до н. э. римским мастером. Ошибочно считался «сосудом для слез», поскольку предполагалось, что он был хранилищем слез, проливаемых из-за смерти любимого человека. На самом же деле в нем хранились дорогие духи, поскольку узкое горлышко препятствовало испарению их. В чистое стекло, из которого выдувался сосуд, добавлялся янтарь, и стенки изделия были украшены красивыми зелеными и аквамариновыми разводами. Сосуд был доставлен в Макор весной 4 г. до н. э.
Я всегда считал город Макор одной из самых очаровательных римских колоний нашего еврейского царства, и во мне говорит отнюдь не мелкий провинциализм, поскольку мне довелось работать во всех крупнейших городах Востока. Мне повезло – я создавал красоту Иерихона и провел три года в Антиохии, заканчивая прокладку ухоженных улиц, начало которым положил Антиох Эпифан. Я вымостил их мрамором и перекрыл аркадами, которые покоились на колоннах столь величественных, что глаз человека не мог проследить их до самого верха. Конечно, самое счастливое время мне выпало, когда я создавал Кесарию, этот восхитительный город, и, кроме того, я нес ответственность за перестройку еврейского храма в Иерусалиме, но, откровенно говоря, эта задача не доставила мне большого удовольствия, потому что во мне еврейской крови не больше, чем в самом царе, и я занимался храмом, лишь чтобы доказать – мне по плечу и самые величественные проекты.
И когда я говорю, что, по моему мнению, наш пограничный город Макор сочетает лучшие черты римской архитектуры с удивительно удачным расположением, в котором есть место и горам и морю, я сравниваю мой маленький город с такими прекраснейшими созданиями, как Иерихон и Антиохия. Откровенно говоря, его достоинства не уступают Кесарии, и это уже говорит о многом. Когда несколько мгновений назад я поднялся со своего ложа и сквозь прохладный утренний сумрак перед рассветом, который, скорее всего, будет для меня Последним на этой земле, стал вглядываться в ту красоту Макора, которую помогал создавать, то, хотя я не сентиментальный человек, у меня невольно вырвалось: «Если бы только мы могли все это сохранить в его теперешнем виде! Это был бы памятник всему лучшему, Чего достиг Рим!»
Из моего узилища в храме Венеры я вижу, как белеют в темноте фасады зданий, которые придают форуму совершенство и законченность. Справа от меня воздвигнут небольшой греческий храм – как мне рассказывали, в честь Антиоха, благодетеля этих мест. Он невысок и его шесть безукоризненных дорических колонн напоминают нам, сколь многим мы обязаны грекам. В римском плане перестройки Макора я сохранил блистательное строение, служившее центром города, но превратил его в наш храм Юпитера. Местные жители утверждают, что оно стоит на том самом месте, которое последние три тысячи лет считается священным, и я склонен поверить, поскольку это небольшое здание несет в себе такую одухотворенность, которая не может быть делом рук архитектора.
Лицом к греческому зданию, в котором я не изменил ни одной детали, тянется просторный дворец правителя. Я полностью перестроил его, добавив новый фасад с шестнадцатью нишами, в которых царь расположил изображения великих римлян. Когда среди них появилась величественная мраморная голова, евреи Макора восстали, поскольку она стала оскорблением их верований, а моя жена Шеломит, которая придерживалась той же религии, разразилась рыданиями. Но когда прибыл царь, то он, не обращая внимания ни на мое мнение, ни на слезные мольбы моей жены, приказал собраться в старом гимнасиуме всем влиятельным членам еврейской общины и, убедившись, что поймал их в ловушку, спокойно бросил на них своих наемников с обнаженными мечами, которые и перебили всех евреев. Пол в зале гимнасиума стал красным и липким от крови.
Я возмущенно сказал: «Эта бойня была совершенно излишней», но он ответил: «Я-то знаю, как управлять евреями, а вот ты – нет». И он оказался прав, потому что после этого первого массового убийства евреи Макора смирились – пусть даже все остальное царство не могло этим похвастаться.
Когда я покончил со старым греческим дворцом, никому бы не пришло в голову, что когда-то он был эллинским сооружением и из него правитель, назначенный царем, уверенно правил нашей округой. В одном смысле глупо было считать Макор еврейским городом, потому что еврейское царство простиралось к востоку и югу; мы же разместились на самом краю, куда приближалась граница Финикии, и по большому счету воспринимали себя как часть Римской империи. Как и повсюду в ней, мы пользовались греческим языком, почитали римских богов и ходили в римский театр или посещали арену в Птолемаиде, созданный мною шедевр для гладиаторских боев. Тем не менее, мы были частью еврейского царства, и семьи, подобные той, из которой вышла моя жена, играли в городе значительную роль, хотя лучшие места в городе принадлежали римлянам, таким, как я.
Размеры форума ограничивались с южной стороны храмом Юпитера, а с северной – дворцом правителя. Вдоль западной стороны площади я возвел три небольших храма, высоко оцененные царем, и центральный из них был посвящен Венере. Он всегда был моим любимым – небольшое мраморное здание с шестью ионическими колоннами, которые, казалось, висели в воздухе. По иронии судьбы я вынужден томиться в заключении именно в этом храме, но если правде что каждый человек всю жизнь строит свою тюрьму и пытается забиться в нее, как устрицы в свои раковины, которых море выкидывает на пляжи Кесарии, то я построил себе великолепную тюрьму, вполне достойную того человека, каким я всегда хотел быть. И в предрассветном сумраке я размышляю, что согласен быть замурованным в храме Венеры, ибо он представляет собой безукоризненную работу. Камни его кладки подогнаны друг к другу даже без всякого раствора, Колонны сливаются в единое целое с фасадом. С любой точки зрения за пределами тюрьмы он смотрится именно так, как я и хотел, и, если уж мне и предстоит умереть сегодня, я бы предпочел проститься с жизнью именно здесь, а не в любом другом месте. Ни одна из возможных тюрем, которых я настроил по всей империи, не отвечала бы моим желаниям лучше, чем эта. Дворцы в Антиохии слишком велика. Изящный форум в Иерихоне слишком безличен. Красота Кесарии всегда принадлежала только царю, и никогда – мне. А этот тихий уголок на краю империи всегда казался мне самым достойным местом, дабы здесь встретить свою смерть.
