– Ты не можешь избежать закона! Ты всегда будешь с синагогой! Повторение этих слов оказало странное воздействие на каменотеса.
Он застыл среди развалин, словно врос в землю, и приковался взглядом к стоящей рядом синагоге, которую сам же возводил с такой истовостью: видел родные камни, он своими руками вырубал их из холмов Галилеи, стены, что поднимал ряд за рядом, и, хотя их линии не были столь поэтичны, как у греческого храма, когда-то стоявшего на этом месте, они были прямыми и строгими, ибо их клал человек, почитавший Бога своим упрямым путем. Это было строение, наполнявшее гордостью сердце любого работника, и внезапно он ощутил, что не в силах больше выносить мук, терзавших его простую душу, – и закрыл лицо огромными ладонями. Ребе Ашер, понимая, что его мучит, приблизился к нему, но каменотес оттолкнул старика, рявкнув:
– Ты приказал мне строить ее… и этот пол… знаешь ли ты, сколько кусочков мы выкладывали по ночам? Это золотое стекло… Менахем платил за него из своего кармана. Нет, и этого тебе мало. Вот эти стены… – Он кинулся к синагоге и стал колотить кулаками по строгим прямоугольникам известняка; как красивы были они, вырезанные в самом сердце Галилеи; ослабев, он опустился рядом с ними на колени. – Неужто я строил синагогу, в которой не нашлось места моей плоти и крови? – пробормотал он, колотясь головой о камни, словно пытаясь покончить с собой, и, когда ребе Ашер подошел к нему, чтобы словами как-то смягчить неумолимую суровость закона, огромный каменотес закричал: – И ты хочешь, чтобы я вечно нес на себе этот грех? – Иоханан схватил камень и готов был обрушить его на голову ребе, если бы не отец Эйсебиус. Зная, что многих новообращенных терзают перед моментом крещения смертные муки, он успел вмешаться и увел Иоханана, которого продолжала колотить дрожь.
Тем же вечером ребе Ашер отрядил своего зятя Авраама и пекаря Шмуэля привести к нему Менахема – но не его отца, – и, когда молодой человек предстал перед своим судьей, мельник спросил:
– Это правда, что ты переходишь в христианство?
– Да. – Про себя же Менахем подумал: «Этим вечером он может кричать все, что хочет. Сегодня – последний раз, когда он будет приказывать мне».
Но ребе Ашер тихо спросил:
– Как ты обрел смелость отказаться от своей веры?
– Вы не оставили мне выбора.
– Неужели ты не видишь, что это Бог наказывает тебя?
– Вы все еще советуете мне украсть десять драхм и стать рабом?
– Таков закон. И таким путем мы обретем спасение.
– Теперь есть более простой путь.
– Отрицая Бога? Который назвал нас своим избранным народом?
Менахем засмеялся:
– Никто больше в это не верит. Ни я, ни мой отец, да и вообще никто.
– Значит, ты отвергаешь Бога?
– Нет. Но я считаю, что Он куда добрее, – вот такого я и принял, – сказал Менахем. Против своего желания он все же втянулся в спор со старым человеком, который всю жизнь присматривал за ним, а теперь был строг и неуступчив.
– Значит, ты думаешь, что Бог установил закон, чтобы ему было легко следовать? – Тихой ночью, под потрескивание коптящей масляной лампы ребе Ашер сформулировал этими словами вечный вызов, стоящий перед евреями: хочет ли Бог, чтобы жизнь была простой и легкой? Или требует подчинения Его законам?
И Менахем, который в двадцать пять лет был вынужден искать свою правду, ответил словами, которые навечно стали ответом для христиан:
– Господь готов даровать спасение всем без исключения. Даже мне. Он послал Иисуса Христа, чтобы тот принял смерть за меня… за бастарда… и сказал мне, что жестокого древнего закона больше не существует… что теперь царит милосердие.
Это утверждение, так просто высказанное, ошеломило ребе. Оно обрушилось на его понимание закона, и он был вынужден вернуться к облику обыкновенного Божьего человека:
– Менахем, когда ты родился, не было никого, кто мог бы позаботиться о тебе, и я спас тебе жизнь. Потому что я любил тебя… потому что Бог тебя любил. Как ты можешь отринуть свое еврейство?
– Я отринул его при рождении, – сказал он, – потому что ваш закон не позволял мне полюбить Бога.
– Ты не можешь нарушать Божьи законы, а потом любить Его, – Рассудительно сказал старик.
– А вот Христос предлагает нам путь, – сказал Менахем и повернулся спиной к старому ребе. Больше он с ним никогда не разговаривал.
Публичное крещение Иоханана и его сына дало отцу Эйсебиусу возможность устроить первый религиозный праздник, и в пятницу утром над тем местом, где когда-то поклонялись Элу, Эль-Шаддаи и Антиоху Эпифану, был воздвигнут балдахин, под которым стоял высокий испанец в рясе пурпурного шелка, благословляя коленопреклоненных евреев, а хор возносил к небу византийские ритуальные песнопения – и ребе Ашер стал свидетелем жестоких фактов бытия. Несколько преданных евреев подходили к нему с планами помешать крещению ренегатов. Он посоветовал им отказаться от этой идеи, но, когда горячие головы увидели, что эти два еврея в самом деле готовы примкнуть к новой церкви, они воспламенились гневом и начали выкрикивать слова протеста. Византийские солдаты возникли словно из ниоткуда – но их и разместили поблизости именно для этой цели – и с молчаливой решительностью заставили замолчать возмутителей спокойствия. Когда ребе Ашер было двинулся вперед, чтобы вмешаться, два солдата, специально приставленные следить за ним, схватили его, словно мешок с мукой, и зашвырнули в задние ряды.
– Веди себя как следует, старый козел, а не то… – Ребе ткнули в живот древком копья. Он попытался запротестовать, но жесткая мозолистая рука заткнула ему рот, и солдат рявкнул: «Заткнись, черт бы тебя побрал!» Начался торжественный обряд крещения.
Отец Эйсебиус, делая вид, что не замечает волнения толпы, с сосудом святой воды подошел к двум евреям, стоящим на коленях. Под звуки хора, поющего по-гречески, он окунул пальцы в воду и коснулся голов отца и сына. По-латыни и на ломаном иврите он изложил им определенные религиозные факты, которые позже обретут такую значимость:
– Помазанием этой водой вы приобщаетесь к святой христианской церкви востока и запада. Теперь вы навечно стали ее частью, и ничто не может смыть следы этого святого крещения. Его ни выжечь, ни вырезать. Ни страх кары, ни угроза смерти да не смогут отвратить вас от этого решения, ибо теперь вы полноправные члены братства во Христе. Ныне вы свободны от старых законов – вы в объятиях новых! – Он поднял с колен двух бывших евреев и, поцеловав каждого в щеку, представил их еврейской общине со словами: – Иоанн, каменотес, который помогает строить нашу церковь, ныне член ее. Его сын Марк, который был отверженным среди вас, больше не отщепенец. Примите их как своих братьев!
Христиане возликовали, а ребе Ашер и его евреи стояли погруженные в молчание.
Подошел канун Шаббата, и все протесты смолкли, ибо все, кто мог вызвать волнения, были в синагоге. Но когда в вечер субботы Шаббат завершился, молодые евреи во главе с Авраамом и Яэль, собравшись, решили оказать прямое сопротивление. Бесшумно прокравшись мимо византийских стражников, они облили маслом дом сборщиков налогов и подожгли его. И когда над морем взошли звезды, в небе вспыхнул маяк еврейского сопротивления. Его заметила ночная стража в Птолемаиде, и правитель послал судно в Антиохию, потребовав, чтобы германцы немедля двинулись на юг.
