Но когда он впервые стал задаваться этими вопросами, другие молодые евреи, его сверстники в Кефар-Нахуме, Тверии и Макоре, решили, что пришло время сбросить иго византийцев, и как-то ночью во всех трех общинах вспыхнуло мощное восстание. К полуночи Марка разбудил Авраам, муж Яэль, который привел его на тайную встречу. Речь держала Яэль, и когда она увидела Марка, то запнулась, а потом крикнула ему поверх голов толпы:
– Менахем, мы готовы победить! Ты присоединишься к нам?
Звук его настоящего имени странным образом поразил его. Он испытал головокружение, словно ему была предложена возможность сохранить свою подлинную сущность.
– Я христианин.
Яэль подошла к нему. Ее волосы, затянутые в хвостик на затылке, поблескивали в мерцающем свете лампад. Он никогда еще не видел ее такой красивой – эту удивительную девушку, которая когда-то целовала его, которая хотела, чтобы он стал ее мужем. Полностью принимая его, Яэль протянула к нему руки и сказала:
– Мы не те евреи, которым нужна синагога. Мы мужчины и женщины, которым нужна свобода. – И она показала на нескольких заговорщиков, которые оставались язычниками и поклонялись Серапису.
Но Марк, сын Иоанна, уже избрал другой путь, и для него было невозможным присоединиться к Яэль и ее мужу. Когда он отказался принять ее предложение присоединиться к восстанию, она приказала двум евреям, с которыми он дрался еще мальчишкой, схватить его за руки.
– Мы не можем позволить тебе уйти и предупредить византийцев, – сказал она. И Марк оставался пленником все то время, пока восставшие носились по городу, поджигая дома. Он стоял между своими стражниками, когда стали появляться возбужденные посланцы с сообщениями о первых успехах.
– У церкви идет бой. Мы убили четырех солдат.
– Схватили Авраама, но мы отбили его.
К утру появился и сам Авраам с раной на лбу, а потом к нему присоединилась и Яэль.
– Мы прогнали их из города! – вскричала она и, увидев Марка, сказала стражникам: – Отпустите его. Пусть идет. Он уже не причинит нам вреда.
В первых проблесках рассвета Марк добрался до обиталища отца Эйсебиуса. Оно было пустым и нетронутым. Священник нашел укрытие в наскоро разбитом лагере византийцев у оливковой рощи, куда Марк и направился. Испанец с нескрываемым облегчением встретил его и обнял, как сына.
– Когда ты не пришел к нам на помощь, – сказал Эйсебиус, – я испугался, что ты вернулся к евреям.
– Среди них не только евреи, – сказал Марк, – и они воюют не с вами. А только со сборщиками налогов. Я был в вашей комнате. И в церкви. Ничего не тронуто.
Эти честные слова напомнили испанцу о потерянных возможностях, и он приложил пальцы ко лбу, делая вид, что молится.
– Теперь уже поздно, – сказал он. – По дороге из Птолемаиды сюда уже идут германцы.
– Вы можете остановить их?
– Мог бы. Но евреи сами напросились на войну, – сказал священник, – и ее не избежать. – Прикрыв пальцами глаза, он промолвил: – Никто не предполагал, что все кончится таким вот образом. Ни ребе Ашер, ни я – никто из нас этого не хотел. – Он сидел под деревом, а его солдаты ходили вокруг лагеря, охраняя его; но в этом не было необходимости, потому что мятежники были заняты в городе, где начались грабежи.
Германцы, которые в походном порядке шли на восток, заняли Макор К часу дня и прежде, чем отец Эйсебиус успел дать им указания, ворвались в город, сломив наскоро организованное сопротивление евреев, и принялись методично сносить еврейские дома, убивая всех их обитателей, кто не успел сдаться. С пугающим напором солдаты, закаленные на западных полях сражений, служившие наемниками при византийских императорах, вычищали один район города за другим, пока не прижали последних оставшихся в живых мятежников к крутым склонам на севере города и не загнали в глубокое высохшее русло вади, убивая тех, кто пытался сопротивляться. И именно в этой рукопашной схватке на дне вади Авраам, сын красильщика Хабабли, расстался со своей пустой и бессмысленной жизнью. Его жене Яэль, которая пыталась защитить его от четырех германцев, удалось скрыться в гуще кустарников.
Другие отряды германцев атаковали тот район города, где стояла мельница ребе Ашера. Седобородый старик попытался защитить свою собственность, но солдаты тут же подожгли мельницу и избили раввина. Иоанн и Марк, которых отец Эйсебиус послал к наступающим, стали свидетелями унижения, которому подвергли ребе, и увидели кровь на его лице, когда смеющиеся солдаты ударами посылали его от одного к другому.
– Прекратите! – рявкнул огромный каменотес, отбрасывая германцев, но, когда он спас ребе, старик был в столь бедственном состоянии, что Иоанн поднял его одним движением руки и собрался отнести домой. Но дом ребе Ашера исчез, как и другие, так что Марк направился к помещению отца Эйсебиуса, где избитого старика положили на пол под распятием. – Твое время кончилось, – грубовато сказал Иоанн, вытирая ему кровь. – Возвращайся в Тверию и создавай там свои законы.
– Закон будет жить и здесь, – прошептал измученный старик, но, когда он с трудом произнес свое главное убеждение, солдаты, покончившие со своими делами, начали орать:
– Почему евреям, которые распяли Господа нашего, позволено иметь синагогу? – Толпа ринулась к низкому невзрачному зданию и принялась разносить его.
Отец Эйсебиус, надеясь хоть что-то сберечь в городе, попытался остановить погром, но германцы не признавали его власти и продолжали крушить хрупкие известняковые стены и вышибать окна. Когда Иоанн и Марк появились рядом, строение было обречено, и два новых христианина с ужасом смотрели на происходящее; они отвергли синагогу, но их потрясло, что эти чужестранцы сделали со зданием.
– Нет! – вскричал Иоанн, пытаясь спасти свое творение, но когда он ворвался в синагогу, то увидел, что теперь и горожане громили ее. Группа сирийцев снесла притолоку и ее брусом стала крушить розовые колонны. Первые же удары по этим прекрасным колоннам принесли успех. Это чудесное творение, напоминающее живое существо, со вздохом качнулось, треснуло посередине и рассыпалось на куски. Угол крыши, потеряв поддержку, начал падать, и, когда он рухнул, гибель синагоги стала только вопросом времени. – Эй, вы, пошли вон! – попытался остановить мятежников Иоанн, чтобы прекратить это святотатство, но те, вооружившись палками и зубилами, принялись выковыривать' камни мозаики.
– Смерть евреям! – кричали они, на глазах уничтожая то, что потребовало от Иоанна нескольких лет работы. Отчаянным рывком он кинулся на варваров, крушивших мозаику, но один шестом нанес ему жестокий удар в живот. Каменотес рухнул на спину, и мародеры оставили его лежать на месте.
Разрушение не удалось остановить, потому что ярость имперских войск была направлена против абстрактных идей: не столько против самих евреев, сколько против мест, которые они почитали, против домов, в которых они жили. Через несколько часов в Макоре не осталось ни одного еврейского жилища, и не подлежало сомнению, что в городе вообще не будет места для евреев. Неизбежность этого решения германских наемников стала ясна после того, как наконец отец Эйсебиус утихомирил их. Они торжественно явились в старую сирийскую церковь, где помолились, а потом притащили местного священника на руины синагоги, где заставили оросить святой водой ее камни, освятив развалины как христианскую церковь. Затем они предстали перед отцом Эйсебиусом и сказали:
