Лишь Гюнтер со своим знанием арабского мог сделать такое предложение, но сам очень сомневался в его осуществимости. Но в ночь на 3 июня 1098 года шпион выполнил свои обязательства, раскрыв неприступные ворота, и впустил французов в город, где началась невиданная резня.
Граф Фолькмар, со своими людьми ворвавшийся в павший город, успел удержать свой меч, который был готов обрушиться на головы двух девочек в арабских платьях. Вне себя от страха, они упали перед ним на колени, осеняя себя крестными знамениями. К своему удивлению, он узнал, что девочки – христианки римского вероисповедания, и крикнул своим людям, чтобы те сдержали свой пыл, но прежде, чем он успел что-то сделать, девочки были зарублены – вместе с тысячами своих единоверцев.
В городе шла бессмысленная резня, когда убивали всех подряд, даже христианских девушек в возрасте его дочери, и Фолькмар наконец очнулся от захлестывавшего его сумасшествия. Он прислонился к стенке мечети, которую подожгли его люди, и в ушах еще стояли вопли заживо сгорающих в ней людей. Он вспомнил те далекие дни, когда в прохладных покоях Гретцского замка готовился к походу, и его охватила тоска по этим простым и ясным дням в своем убежище.
«И в эти часы, – пишет Венцель Трирский, – когда все остальные кинулись грабить богатства, до которых наконец дорвались, и хватали кувшины с благовониям и золотые украшения, милорд Фолькмар с пустыми руками бродил по улицам Антиохии, пока наконец не добрался до бывшей церкви Петра и Павла, ныне превращенной в мечеть. Войдя, он остановился на каменной плите перед тем местом, где когда-то стоял алтарь, до того как его снесли мусульмане, и взмолился, чтобы Бог даровал ему право, не обагряя рук в крови, добраться до Иерусалима, потому что он уже не может вынести этих смертей и убийств. Но даже когда он молился, люди из отряда Гюнтера загнали в мечеть трех турок, прирезали несчастных и разбросали их внутренности по вырезанным в камне священным словам их бога Магомета».
Когда огромное и неуклюжее воинство крестоносцев возобновило свое движение к Иерусалиму, граф Боэмунд, ставший принцем Антиохийским, не присоединился к нему, а Болдуин Бульонский, обыкновенный рыцарь, получив графский титул, отправился править в далекую Эдессу; и это развитие событий побуждало таких людей, как Гюнтер Кёльнский, который собирался мечом отвоевать себе королевство в Святой земле, надеяться, что следующая битва принесет ему удачу, – эти свои мечты он и обсуждал со своими соратниками. Но Фолькмар из Гретца предпочитал ехать в одиночестве. Ему минул пятьдесят один год, он считался пожилым человеком, и его рыжеватые волосы пробила седина. Он был так же кряжист и жилист, но руки в бою уже уставали, и порой он чувствовал, что у него не хватает сил галопом мчаться на врага. Под ним убили в сражениях трех лошадей, и в своем одиночестве он предчувствовал, что погибнет вместе с четвертым, когда до Иерусалима останется совсем немного, – но он больше не надеялся его увидеть. Армии увязли в Сирии, в лагере свирепствовал тиф, так что будущее представлялось туманным и неразличимым.
Но наконец весной 1099 года, когда третий год войны подходил к концу, события понеслись с удивительной быстротой. Пал арабский город Ма'арат, но, когда приземистая квадратная крепость Арга дала понять, что взять ее будет куда труднее, чем Антиохию, крестоносцы нашли простой способ действий, оставив ее в покое. Расположив у неприступного города небольшой осадный отряд, они обошли его и точно так же поступили с вереницей древних знаменитых арабских портов Триполи, Бейрутом и Тиром. Все их они обошли, не вступая в соприкосновение с засевшими за их стенами турецкими армиями, что позволило им выйти на дистанцию последнего рывка к Иерусалиму.
– Если мы возьмем этот город, – уверенно говорил Гюнтер Кёльнский, – мы вернемся, и эти портовые города просто упадут нам в руки, как созревшие плоды с веток.
Крестоносцы возобновили свой стремительный марш к Иерусалиму. Именно об этом волнующем времени Венцель и писал:
«В тот майский день, когда мы двинулись от Тира на юг к тому городу, который получил название Сен-Жан-д'Акр, и, оставив негостеприимные северные края, вступили на священные земли Палестины, где Жил и умер Господь наш Иисус Христос, наших людей охватило огромное воодушевление, и каждый, пришпоривая коня, погнал его вперед, чтобы получить право первым воскликнуть: «Мы пришли на землю возлюбленного Господа нашего Иисуса!» В таком состоянии духа мы поднялись на небольшой холм, откуда открывался вид на языческие шпили Акры, города, укрывшегося за могучими стенами, и я испугался, что их величественный вид подавит владевшее нами воодушевление, но наши вожди заявили: «Мы не пойдем войной на этот морской порт, мы пройдем мимо него, как прошли мимо остальных. На Иерусалим!» И мы охотно оставили за собой эти чудовищные стены.
Мы с милордом Фолькмаром располагались слева, на восточном фланге армии, и наш путь вел прямо к морю Галилейскому, где нам довелось увидеть вдалеке нескольких турок. Мы взлетели на холм, решив пуститься за ними в погоню, когда мимо нас проехал Гюнтер Кёльнский на французском жеребце и крикнул: «Да вступим мы на Святую землю Иисуса!» – и он был в таком возбуждении, что мы поскакали за ним, забыв о турках. Мы мчались за ним во весь опор, пока не оказались на вершине холма, откуда открылся самый прекрасный вид с того дня, как мы покинули Гретц. К западу, отражаясь в морской глади, высились языческие шпили Акры, и наши вожди в ходе переговоров уже договорились, как они будут делить город. На востоке мы видели густо поросшие лесом холмы, спускавшиеся к морю Галилейскому, где жил и поучал наш благословенный Господь.
Но прямо перед нами, на небольшом холме, к югу от которого тянулась роща серо-серебристых оливковых деревьев, стоял городок Макор. Его мечеть блестела на солнце, а на шпиле базилики вздымался святой крест Господа нашего. Милорд Фолькмар заметил: «Смотри, какой прекрасный город и его зеленые поля!» Но прежде, чем мы двинулись вперед, Гюнтер вскричал: «Это мой город!» Он, как сумасшедший, помчался вниз с холма и, подлетев к городу, громко заявил во всеуслышание: «Это мой город! Он будет столицей моего королевства!»
Среди всех неверных Макора, которые вот уже несколько месяцев наблюдали, как крестоносцы неуклонно движутся на юг, никто не мог более точно предсказать их конечную победу, чем нынешний глава великой семьи Ура. Шалик ибн Тевфик был остроглазым мужчиной сорока одного года от роду, который мог прикидывать успехи и неудачи с чисто арабской мудростью; но имел ли он право называть себя арабом, оставалось спорным вопросом, по поводу которого не всегда удавалось достигнуть соглашения, когда жители Макора, усевшись рядком, обсуждали личность Шалика. Как все признавали, Шалик был мусульманином, и последние четыреста лет его семья исповедовала мусульманство, но у маленького городка долгая память, и Макор не забыл, что когда-то семья Шалика была язычниками, потом евреями, а какое-то время спустя – христианами, так что его наследство было далеко не безупречным. С другой стороны, из ста жителей Макора, которые называли себя арабами, мало кто был подлинным выходцем из пустынь, где и зародилась подлинная вера; многие вели свой род от хеттов, египтян и хананеев, но сегодня все они были преданными мусульманами, происходившими от арабов, так что Шалику ибн Тевфику лишних вопросов не задавали.
