Тонким пером он сделал набросок пули и поставил масштаб 2:1, то есть рисунок был вдвое больше оригинала. Рассмотрев свою шутку, «экспонат первый» из раскопок, он с удовольствием убедился, что его рука по-прежнему точна, и добавил мелкие буквы «Д. К».
Поставив последнюю точку, Кюллинан поднял глаза и увидел, что из Иерусалима прибыл самый важный член его команды. Он взбирался на холм, чтобы поприветствовать коллегу. Это был высокий худой еврей, на два года старше Кюллинана, с глубоко посаженными глазами под густыми темными бровями. У него были впалые щеки, но полные губы всегда были готовы расплыться в улыбке. Черные волосы падали на лоб, и он двигался с раскованностью человека, который был и солдатом и ученым. В настоящее время он работал в одном из правительственных министерств в Иерусалиме и был обрадован приглашением провести на Макоре время с середины мая до середины октября – хотя он был опытным археологом, его знание политики правительство считало столь ценным, что редко отпускало на полевые работы. Его положение на Макоре было достаточно двусмысленным. По сути, он должен быть главным администратором проекта – разбираться с жалованьем, рабочими часами и бытом. Если он не справится с этими задачами, то непростое сообщество, занятое на раскопках, погрязнет в пустых спорах, если не в стычках. Он был нанят на роль диктатора, но никто на Макоре не воспринимал его в этом качестве, поскольку Илан Элиав был опытнейшим администратором, который редко выходил из себя. Кроме того, его можно было считать едва ли не самым знающим ученым во всей экспедиции, владеющим множеством языков. Но самой полезной вещью у него была курительная трубка. Он имел привычку неторопливо выбивать ее о ладонь, а за это время жалобщик, пришедший к нему с какими-нибудь претензиями, успевал и сам, без вмешательства Элиава, принять правильное решение. Рабочий на предыдущих раскопках рассказывал: «Я пришел посмотреть, одобрит ли трубка повышение жалованья». Добродушный еврей с глубоко посаженными глазами слушал его так, словно у него разрывается сердце, и неторопливо крутил в руках трубку, пока работник и сам не понял, как нелепо в данный момент просить повышения зарплаты.
На самом деле доктор Элиав официально исполнял обязанности сторожевого пса на раскопках; холмы Израиля хранили в себе слишком много ценностей, чтобы позволять компании любителей потрошить их. В стране было больше сотни таких неисследованных мест, как Макор. В течение двух или трех ближайших веков команды из университетов Каира и Токио или из ученых обществ Калифорнии и Каира будут собирать необходимые фонды для раскопок давно забытых городов, и сегодняшнему и будущему человечеству вряд ли пойдет на пользу, если эти города останутся забытыми. Проблема особенно обострилась, когда даже такие археологи, как доктор Кюллинан, предлагают вести раскопки траншейным методом, ибо в Израиле многие преступления против истории лежат на совести энтузиастов с лопатой, которые торопливо пробивают траншеи сквозь совершенно неисследованные пласты истории. Обычно израильское правительство отвергало такие предложения, как у Кюллинана, но поскольку ирландский ученый имел отличную репутацию и был настолько хорошо осведомлен в вопросах археологии, то разрешение он получил; тем не менее, доктор Элиав оторвался от своей важной кабинетной работы, чтобы ценный холм не был изуродован.
И теперь он пересек вершину холма, протянул длинную руку человеку, к которому испытывал инстинктивную симпатию, и извинился:
– Прости, что не успел к твоему прибытию.
– Мы счастливы видеть тебя рядом с нами. На любых условиях, – сказал Кюллинан, ибо понимал, почему столь известный ученый, как Элиав, был направлен работать с ним. Если уж и быть рядом сторожевому псу, он был только рад, что эта доля выпала Элиаву; куда легче объяснять проблемы человеку, который знает больше, чем ты сам.
– Я попытался удрать еще на прошлой неделе, – объяснил Элиав. – Провел тут три полных дня, все организовал, но они отозвали меня. Я хочу, чтобы ты познакомился с лагерем.
Он подвел Кюллинана к западному краю плато, где древняя тропа зигзагом вилась по склону по направлению к прямоугольнику старого каменного здания, южный фасад которого состоял из трех изящных арабских арок. Они образовывали аркаду, которая вела к четырем прохладным выбеленным комнатам. В самой большой будет кабинет Кюллинана и библиотека, в других разместятся службы фотографа, чертежника и отдел керамики.
– Выглядит лучше, чем я предполагал, – сказал Кюллинан. – А что тут было раньше?
Элиав ткнул черенком трубки в сторону Табари.
– Скорее всего, дом какого-то араба, который выращивал оливки. Двести или триста лет назад.
Кюллинан был поражен непринужденностью, с которой общались Табари и Элиав; в ней не было ни следа характерного для этих мест антагонизма между евреями и арабами. Они сотрудничали на нескольких предыдущих раскопках и уважали знания друг друга.
– Дальше стоят четыре жилые палатки, – продолжил Элиав, – а если идти по тропе, то выйдешь к кибуцу Макор, где мы будем питаться.
Когда они шли к сельскохозяйственному поселению, Кюллинан обратил внимание на загорелых, бронзовых мужчин и женщин, занятых работой в кибуце. Они обладали на удивление привлекательной внешностью, и Кюллинан подумал: потребовалось всего несколько лет, чтобы сутулый еврей из гетто превратился в крепкого, здорового фермера. Глядя на мускулистых молодых людей, особенно на женщин с их свободными движениями, он не мог понять, в самом ли деле они евреи. Блондины с голубыми глазами, они скорее напоминали шведов; светловолосые юноши с ежиками волос на головах крепкой лепки смахивали на немцев; были тут и рыжие, типичные американцы, и интеллигентные личности английского типа; среди них присутствовала загоревшая до черноты молодежь, неотличимая от арабов. Обыкновенный человек, оказавшийся среди разнообразного населения кибуца Макор, мог бы выделить не более десяти процентов тех, кто соответствовал его представлению о евреях, и одним из них был Джемал Табари, чистокровный араб.
– Мы договорились с кибуцем о трех главных вещах, – объяснил Элиав, когда группа вошла в большой обеденный зал. – Спать мы тут не будем. Мы тут будем питаться. И до начала сбора урожая мы можем нанимать кибуцников для работ на раскопках.
– Это хорошо или плохо? – спросил Кюллинан.
– Успокойся, – сказал Элиав. – Мы обратили твое внимание на этот холм лишь потому, что кибуцники будут очень тщательно опекать нас. «Смотри, что мы выкопали из нашего холма!» Здешние дети обожают археологию, как американские – бейсбол.
Едва археологи расселись в большом обеденном зале, как к ним подошел и представился худой, коротко стриженный моложавый мужчина лет тридцати пяти, в шортах, безрукавке и сандалиях:
– Шварц… секретарь этого кибуца. Рад, что вы будете есть вместе с нами.
Кюллинан начал с вежливой академической формулировки: «Мы хотим, чтобы вы знали, насколько мы ценим…» – но Шварц прервал его.
– Мы ценим ваши доллары, – сказал он, резко махнув девушке, которая разливала кофе.
