У него было время подумать там, на берегу канала и по пути домой. Из гордости он ничего не сказал друзьям. Но, несомненно, сейчас они тоже согласились бы с ним. Ведь это правда. Не могло быть иных причин. Его мать — старуха. А Клаас, если пожелает, может заставить любого человека сделать то, что захочет. Особенно женщину.
— Месть за что? — с недоумением переспросил Клаас. — Меня никто не обижал. Я хорошо отношусь к тебе.
Вот так он всегда вырывал жало: тем, что не сопротивлялся. Но на сей раз не выйдет.
— Если ты так хорошо к нам относишься, то зачем сделал из нас позорище? — воскликнул Феликс. — Зачем подверг мою мать насмешкам? Уничтожил будущее Тильды и Катерины? Как ты думаешь, я чувствовал себя у входа в Портерслоджи? Как я должен смотреть на то, что мой бывший слуга заправляет всеми делами кампании? И даже здесь никакой пользы не будет — работники не станут слушать твоих приказов, а торговцы повернутся к нам спиной и начнут потешаться над нами. Может, ты не так уж и глуп, но у тебя нет никакого опыта в сравнении с ними. Ты ведь нас разоришь, верно? А потом неважно, будешь ты владеть какой-то долей компании или нет, все равно ни мне, ни матери, ни сестрам ничего не останется.
— Если бы мы этого не сделали, твоя мать продала бы компанию или вышла за Удэнена.
— И то, и другое было бы куда лучше, — упрямо возразил Феликс. — Ну, да ладно. Постараемся спасти то, что еще возможно. Ты уедешь прямо сегодня. Можешь взять любую лошадь. Я дам тебе денег добраться до Женевы. Уверен, что Жаак де Флёри приютит тебя. Ты ведь незаконный сын его племянницы. А если он не захочет, ты сам найдешь себе место. Думаю, за этим дело не станет. Будешь управлять чьей-нибудь чужой компанией. Или теперь, научившись сражаться, завербуешься наемником. Но держись подальше от Асторре. Ты больше не имеешь к этому отряду никакого отношения. Мы тебя не нанимали и не желаем иметь с тобой ничего общего. Ясно?
— Да, ясно. Но сперва тебе придется обсудить это с матерью. Что, если она не согласится? Кошелек-то в ее руках.
Феликс уставился на него.
— Ты угрожаешь?
— Нет, — отозвался Клаас. — Думаю, что и ты без труда найдешь себе занятие. Видишь ли, в ее сердце тебе всегда будет принадлежать первое место. Но если сейчас ты потребуешь, чтобы она выбирала между мной и тобой, то из гордости ей придется отдать мне предпочтение. Так что лучше попытаться чуть погодя.
— Отцовские друзья… Городской совет изгонит тебя прочь! — заявил Феликс.
— Возможно.
— Хеннинк потребует расчета.
— Ты сможешь нанять его обратно после того, как меня выгонят из города, — отозвался Клаас. — Послушай. Первая же ошибка — и я вылечу прочь, и ты прекрасно знаешь это… Задолго до того, как получу шанс разорить вашу компанию. Никто не требует, чтобы ты помогал мне делом или советами. На все встречи со мной может ходить Грегорио. Я просто думал, что ты захочешь держать меня под присмотром… Хотя и твои советы мне бы тоже очень пригодились. Увольнение Оливье — это лучшее из всего, что произошло в Лувене.
Он всегда знал ответы на все вопросы. В какой закоулок ни свернешь, он уже поджидал там Он все продумал. Составил надежный брачный контракт. Окрутил его мать, убедив ее в том, что так будет лучше для них для всех. Но ничего, Феликс ей докажет…
— Нам надо сообщить обо всем работникам и прислуге, прежде чем они разойдутся на ночь, — заметил Клаас. — Твоя мать готова сделать это сама. Тебе не обязательно быть с ней. Но почему бы тебе не пройти к ней сейчас и не убедиться самому, что она и впрямь желала этого брака? Если нет, я не стану противиться. Контракт разорвать невозможно, но я уеду. А потом Грегорио может собрать людей во дворе, и мы объявим им окончательное решение. Справедливо?
— Не совсем, — промолвил Феликс. — У тебя была целая ночь и весь день, чтобы уговорить ее. И наверняка ты начал подготовку за много недель до этого. А у меня осталось лишь несколько минут.
— Но ведь ты ее сын, — только и заметил на это Клаас. Да, он должен был пойти к матери. Но Феликс никак не мог придумать, какими словами отослать Клааса прочь. Наконец, он просто открыл дверь и обернулся к нему.
— Ступай и жди у себя.
И Клаас вышел без лишних слов, как будто вовсе и не был мужем его матери.
Феликс вновь ощутил комок в горле. Он подождал немного, чтобы прийти в себя. Затем он отправился к матери.
* * *
Оказаться в одиночестве впервые в жизни в семнадцать лет — это ужасно. Не раз прежде Феликсу доводилось стоять вот так, за дверью отцовского кабинета, набираясь смелости, чтобы постучать и лицом к лицу встретить гнев Корнелиса в ответ на очередную выходку, не подобающую его единственному сыну и обожаемому наследнику.
Но Корнелис никогда по-настоящему не знал Феликса. Мать знала его куда лучше и зачастую обращалась с ним суровее, нежели отец, и все же он привык ощущать ее незримую поддержку всегда и во всем. Даже когда он бунтовал против нее, он чувствовал это. Но только не сейчас В душе была такая пустота, что даже рука не дрожала, когда он наконец поднял ее, чтобы постучать в дверь. Ему просто было очень холодно.
Она не ответила, и он постучал вновь, не очень громко. И лишь затем сообразил, что звук, донесшийся до него только что — это был ее голос, и она уже во второй раз приглашала его войти. Феликс осторожно отворил дверь.
Его мать находилась в кабинете одна и сидела за своим огромным столом. Беседуя с Хеннинком или Юлиусом, она держалась в точности так же напряженно, причем свет из окна падал лишь на Хеннинка с Юлиусом, а не на нее. Единственным отличием сейчас было то, что она опиралась локтями на зеленое сукно и прижимала пальцы к губам, словно пытаясь согреть их. Феликс был уверен, что сейчас она пристально наблюдает за ним, отмечая и измученное лицо, и небрежно натянутую одежду. Но ему было все равно: пусть видит, что она наделала. Она это заслужила. Затем он подошел чуть ближе и обнаружил, что глаза матери закрыты.
Теперь он оказался у самого стола. Но вместо того, чтобы посмотреть на сына, Марианна де Шаретти зажмурилась еще сильнее. Затем наконец подняла веки и сложила руки на коленях. Голос ее звучал так, словно язык присох к небу.
— Твой друг понимает тебя куда лучше, чем я. Николас умолял меня прийти к тебе утром и обо всем предупредить.
Феликс в упор взглянул на мать.
— Ты бы все равно так сказала.
С тех пор, как она открыла глаза, то не сводила взора с его лица.
— Смотри на меня, как взрослый смотрит на взрослого, и думай о Николасе, как подобает взрослому. Вспомни все, что ты знаешь о нем, обо мне и о себе. Мы трое не должны лгать друг другу.
К собственному удивлению, Феликс обнаружил, что вновь способен дышать ровно. Он выпрямил спину.
— Но ведь ты ничего мне не сказала. Должно быть, боялась, что я помешаю.
Марианна де Шаретти кивнула.
