— Да.
Он надеялся, что она продолжит, скажет что-то еще, будет возражать и пытаться оправдываться, чтобы он вновь мог разозлиться. Но ничего не последовало.
— Тебе было наплевать, что я чувствую! Ты просто хотела поскорее провернуть эту свадьбу, прежде чем я узнаю. Ты знала, как я буду… это будет…
— Я знала, что ты сочтешь это немыслимым. Да. Именно поэтому я желала устроить все это так, чтобы у тебя было время немного подумать. Феликс, ты хорошо знаешь Николаса. Ты и впрямь думаешь, будто он способен хитростью или силой заставить меня вступить с ним в брак? В самом деле?
Клаас. Клаас, который так долго был его тенью, но…
— Он очень умен, — заметил Феликс.
Лицо ее расслабилось, словно мать знала, каких трудов ему стоило это признание.
— Он также и мудр не по годам. И если тебе нелегко появляться на людях, то представь себе, каково ему. Он ведь знает, о чем станут говорить все вокруг. И я тоже знаю это. Так не думаешь ли ты, что у нас были весьма веские причины поступить так, как мы поступили.
— Деловые причины, — ровным тоном отозвался Феликс, не скрывая своего презрения. — Он только что заявил, будто хочет удержать компанию на плаву, пока я не смогу управлять ею. Словно я мог бы просить о чем-то подобном. Словно мой отец хотел, чтобы ты… Поверил бы, что ты…
— Выйду замуж за одного из его подмастерьев, — закончила Марианна де Шаретти. Она с шумом втянула в себя воздух. — Нет, твой отец никогда не одобрил бы этого. Но твой отец мертв. А я здесь, и я хочу жить своей жизнью. Сейчас наша компания не имеет ничего общего с той, которую создал твой отец; она уже изменилась, и изменится еще сильнее в будущем. Я хочу оставаться в ней и заботиться о ней до последнего. Но без помощи мне не справиться. До тех пор, пока ты не будешь готов, нам необходим другой управляющий. Мужчина. Феликс, мне не нужен человек, который бы занял место твоего отца. Мне нужен лишь друг. — Она помолчала. — И я обещаю тебе, что все об этом узнают: Николас всего лишь мой друг.
Он ощутил, как у него вновь вспыхнули щеки при одной мысли о необходимости подобных заверений. Все это звучало так разумно…
Вот только он был единственным наследником, а Николас — едва ли старше его самого. И к тому же все знали, что Николас — его слуга.
— Все люди взрослеют по-разному, и у каждого свои способности, — говорила тем временем его мать. — Порой нам приходится отойти в сторону и смотреть, как другие получают те призы, что желанны нам. Но со временем наш черед также придет. Было бы малодушно и недостойно связывать руки другим людям. В лице Николаса у тебя и у меня есть друг. А ты — мой единственный сын. Никакая сила в мире не может это изменить!
Что-то коснулось его щеки, но он не мог и вообразить, что плачет, сам того не замечая.
— Он мне только что сказал, что уедет, если ты этого захочешь. Он сказал, что сейчас ты вряд ли предпочтешь меня ему, но я могу попросить тебя об этом позднее, и, возможно, ты согласишься.
Мать долго не отвечала ему.
— Как же я могу предпочесть тебя ему? — промолвила она, наконец. — Ты мой сын. Где бы ты ни был, ты уже избран. Но, Феликс, что же хорошего будет для тебя в том, чтобы прогнать Николаса, утратить все открывающиеся возможности, доведя компанию до разорения, а нас самих — до бедности. Разве так мужчина должен занимать свое место в мире?
Холодная дорожка на подбородке. Теперь он понял, что и впрямь плачет.
— Это произошло у Портерслоджи. — Он стиснул губы, стремясь побороть боль в горле. Часто моргая, он увидел, как она подносит руки ко рту, а затем ко лбу. Сокрыв лицо в тени, мать сказала ему:
— Я была бы счастлива повернуть время вспять, лишь бы избавить тебя от этого. Нам следовало сказать тебе заранее. Я ошибалась. Если по справедливости, то именно мне следовало бы уехать. Возможно, однажды вы с Николасом оба решите покинуть меня. Я это заслужила.
Ее губы, полускрытые ладонями, изогнулись, словно бы в невеселой усмешке, но когда она отняла руки, то Феликс увидел, что лицо матери залито слезами, и слезы текут и текут по влажной блестящей коже. Сам не помня как, он оказался рядом с ней, и они стиснули друг друга в объятиях, прижимаясь мокрыми щеками. Впервые за все время она признала свою ошибку. Как взрослый перед взрослым. Она сама говорила об этом.
В отрывочных фразах и недоговоренных словах он все же сумел сказать матери, что желает ей счастья. И в каких-то ее отрывочных откликах, почти не высказанную вслух, уловил мысль, что отчасти для матери счастье каким-то образом связано с Николасом. Для него это не было неожиданностью. В конце концов, именно эта догадка была у истоков его сегодняшней горечи. Но ему и прежде приходилось делить Николаса, особенно с женщинами. Он положил голову матери на колени, и она гладила его по волосам, пока они оба не пришли в себя. И наконец Феликс сказал ей:
— Что ж, полагаю, дело сделано. Если это действительно то, чего ты желаешь, то я помогу тебе.
Как взрослый мужчина, он мог позволить себе проявить щедрость. Он был ее сыном и избранником, а она — женщиной. Достаточно слабой, чтобы нуждаться в помощи Клааса, его слуги. Ладно, на это он был готов согласиться. Разумеется, в подробностях обо всем, что ждало его впереди, и как он встретит этот грядущий вызов, Феликс предпочитал пока не думать. Сегодня его бедная матушка могла положиться на него.
Он ждал, что она нагнется поцеловать его в лоб. Но она, засомневавшись, лишь погладила его по плечу, когда он поднялся на ноги. Влажные глаза наблюдали за ним с любовью и страхом. Он шмыгнул носом, склонился, и сам поцеловал ее.
Глава 28
Мессер Грегорио, корпевший над бумагами у себя в кабинете, одним глазом приглядывал за дверью и, едва заслышав шаги хозяйки, уже поднялся с места, когда она заглянула к нему. Как и было условлено заранее, она пришла попросить его собрать во дворе всех работников и прислугу, а также установить там нечто вроде возвышения, с которого она могла бы обратиться к людям. Голос ее звучал спокойно, без малейшей дрожи, хотя веки слегка покраснели.
— Хеннинк вам поможет, — добавила она. — Я пригласила его к себе в кабинет, чтобы он мог услышать эти новости первым.
Безупречно. Безупречно от начала и до конца. Единственной ошибкой было то, что она не согласилась сообщить обо всем сыну заранее. Невозможно представить, как теперь слуга jonkheere Феликса сможет исправить положение.
Грегорио из Лети исполнил все, что от него требовалось, и вскоре раскрасневшийся Хеннинк, поджав губы, присоединился к стряпчему. Они оба предпочли не отвечать ни на какие вопросы нижестоящих. В скором времени шумные, как стайка скворцов, все наемные работники семейства Шаретти устремились во двор. От поденщиков до мальчишек-разносчиков; от царственных поварих до горничных и служанок, натиравших полы и резавших лук.
Затем вышла и сама демуазель в своем нарядном платье. Однако сопровождал ее отнюдь не новоиспеченный супруг. В молодом человеке, который вел Марианну де Шаретти под руку, Грегорио с изумлением узнал ее сына, Феликса, заметно побледневшего, в накидке, которая по цвету не подходила к дублету. Они успели уже подойти к красильне, когда хлопнула дверь дома, и во двор торопливо вышел главный виновник торжества. Все обернулись к нему и заулыбались, вполне искренне, как показалось Грегорио. Хоть он и стал теперь курьером и важной персоной, но он по-прежнему оставался их Клаасом Издалека, высокий и крепко сложенный, он производил весьма внушительное впечатление. Конечно, если подойти ближе, то все вставало на свои места.
