Он отказался дать слово, что не попытается бежать. Он отказался разговаривать с кем бы то ни было. На первой стоянке, помнится, он выплюнул вино, которым пытался напоить его Николас, а когда ему развязали руки, то попытался того задушить. Так что они не осмеливались вести его ночевать под крышу. Они останавливались и ели под открытым небом, подальше от дороги. Вплоть до сегодняшнего дня.
Феликс еще гадал, каким образом Николас надеется помешать ему поднять скандал в общественном месте, но все оказалось просто: его не только связали, но еще и заткнули рот, а затем, накинув плащ и натянув пониже капюшон, втащили внутрь под видом пьяного. Он ощутил запах пищи, угля и эля, услышал гомон голосов и топот сапог, стук табуретов, подносов и кружек. Под ногами он почувствовал ступеньки и попытался на них запнуться, но прежде чем успел сделать это, чьи-то крепкие руки подхватили его подмышки и потащили вверх. Он вспомнил, что точно так же когда-то поднимали и Клааса. Это было на борту фландрской галеры. Прямо перед тем, как его швырнули в море.
Чувствовал ли он себя так же, как Феликс сейчас? Постоянно? Чувствовал ли он ненависть и обиду по отношению к самому Феликсу и к Юлиусу, и к Жааку, и к его матери? Открылась дверь, и его внесли внутрь. Затем дверь захлопнулась, отсекая шум, доносившийся снизу, и ключ повернулся в замке. Феликс задергался и замотал головой, словно боевая лошадь, чтобы сбросить душащий его капюшон. Затылок опять отчаянно разболелся. Кто-то вновь ухватил его за руку. Отчаянно вырываясь, он оступился, и тут же кто-то с силой швырнул его вниз, на кровать. Чужая рука взялась за капюшон и отдернула его назад. Но тряпка, которой был завязан рот, осталась нетронута.
Николас смотрел на него сверху вниз.
— Слышишь, как здесь тихо? Дверь очень толстая. К тому же там, в коридоре, мои люди. Поэтому не трать силы на крики. Мне нужно поесть и выспаться, и тебе тоже. Но сперва я хочу поговорить.
Феликс с самого начала удивлялся этому: почему Николас попросту не убил и его, и обоих лакеев? Но, должно быть, все дело лишь в том, что он боялся погони. А теперь он оторвался от преследования и мог подстроить смерть Феликса и, возможно, затем обвинить в этом кого-то другого.
У Феликса не было ни малейшего желания говорить со своим убийцей. Он демонстративно закрыл глаза, откинулся на постель и задрал кверху подбородок. Все-таки торговцев отличает гордость и достоинство. Он надеялся, что вид у него достаточно скучающий. Однако сердце и легкие, которые не знали притворства, отказывались в этом посодействовать.
Николас сказал:
— Ну, если я хочу извиниться перед тобой, то ты мог бы хоть открыть глаза Что, голова по-прежнему болит?
Тишина. Стул скрипнул по полу. И голос Николаса послышался еще ближе. Голос был виноватый:
— Думаю, на твоем месте у меня не хватило бы смелости лежать так спокойно. Ты наверняка думаешь, что я собираюсь тебя разрезать на куски и отослать по частям матери. Я ударил тебя по голове, потому что мне нужно было вытащить тебя оттуда А нужно мне было тебя вытащить, потому что я не мог позволить, чтобы ты в одиночку отправился в Брюгге с деньгами, а с тобой мне ехать никак нельзя. А нельзя мне ехать с тобой, потому что я должен попасть в Милан. Должен попасть в Милан, потому что твоя мать и Ансельм Адорне, и еще множество людей участвуют в одном чрезвычайно секретном торговом предприятии, которое сделает тебя столь богатым, что даже пожар не будет иметь значения. Но только в том случае, если я попаду в Милан. И если другие люди не прознают об этом. Такие люди, как Жаак де Флёри.
Феликс лежал неподвижно. У него болела голова.
— Теперь, когда ты это выслушал, — продолжил Николас. — Я уберу кляп. У меня есть кинжал, Феликс. Я знаю, что ты мне не поверишь, но тебе не под силу со мной совладать. Я просто хочу, чтобы ты выслушал. После этого я отвечу на любые вопросы. А вслед за этим отдам тебе свой нож. Если захочешь уйти, то уходи.
Пальцы коснулись его лица. Феликс открыл глаза Повязка освободила пересохший рот. У него начались позывы к рвоте. Он сглотнул, но позывы продолжались. Николас что-то налил из фляги в чашку.
— Выплюнь, если хочешь, но это отличное кандийское вино, и тебе оно сейчас необходимо. Смотри, я отопью немного. А теперь пей отравленную половину.
В его голосе звучала улыбка. Но Феликс не улыбнулся. Он выпил, когда чашку поднесли ему ко рту. Руки были по-прежнему связаны.
— Теперь я дождусь, чтобы ты отдал мне нож и открыл дверь. И тогда твои люди убьют меня по пути к выходу.
— Но ведь до этого ты успеешь убить меня, — возразил Николас. — Ну же, послушай. Тебя что, по голове ударили?
— Я начну тебе верить, — заявил Феликс, — когда ты развяжешь мне руки, отошлешь прочь своих охранников и дашь возможность позвать хозяина постоялого двора, который поможет мне отправить тебя в Женеву под надежной охраной. Всю дорогу до Женевы ты можешь говорить о чем угодно.
— Но только не о монополии на квасцы, — заметил Николас. У него был напряженный взгляд, а на лбу появились морщины, как и всякий раз, когда он желал, чтобы собеседник что-то припомнил. — Знаешь, тебя всегда считали своевольным. Не таким, как Джон или Серсандерс, или все прочие. Было опасение, что ты можешь позабыть о необходимости хранить тайну и все выболтаешь. Но ведь ты торговец, и это твоя компания. И раз уж ты здесь, то почему бы тебе не оказаться и в Милане, когда все решится окончательно? Помнишь грека с деревянной ногой?
Кандийское вино было и впрямь очень хорошим Николас вновь наполнил его кружку, и Феликс выпил до дна Голова теперь болела чуть поменьше, а в желудке появилось тепло. «Помнишь?» Николас начал точно так же, как в прошлом, когда пересказывал, приукрашивая, какой-то очередной их подвиг. Феликс припомнил сурового бородатого грека и как тот свалился, и всю эту комичную историю. Пушку в воде и кроликов. Ночь, проведенную в Стейне, и проделку с лопнувшими трубами.
Феликс, держа кружку, сел, опираясь на подушки, и повторил:
— Монополия на квасцы?
— Да. — Николас сидел напротив него, на стуле, держа флягу в обеих руках. Казалось, он внимательно рассматривает ее. Без всякого предупреждения глупые ямочки показались на щеках и исчезли вновь.
— Что такое? — поинтересовался Феликс. Николас поднял глаза.
— Ничего.
Феликс, насупившись, ждал продолжения.
— Я просто подумал, — отозвался Николас, — как бы мне хотелось, чтобы ты сидел на моем месте, а я был Феликсом де Шаретти.
— Еще бы! — Феликс рассердился еще сильнее. С какой стати говорить ему сейчас, что он хочет быть Феликсом де Шаретти? Многим людям хотелось бы этого.
Тем не менее, он сумел напомнить этому ублюдку, кто есть кто. Николас опустил глаза.
— Да, это глупость. Извини. Так вот, насчет квасцов. Ты их видел. Белый порошок в красильне. Он необходим всем. Чтобы закреплять краску на ткани. Кроме того, квасцы делают кожу мягче, а пергамент — крепче. Также они нужны для изготовления качественного стекла и бумаги.
