— В жареном виде, — отозвался Николас. — А что? У тебя есть?
— Двадцать тысяч. Ослов мы тоже захватили. И волов. И овец. Видел, должно быть, поля, после того как перебрался на другой берег Тронто. Зерно собрано все подчистую. Они хозяйственные ребята, эти урбинцы.
В палатке вновь появился слуга Тоби продолжал одеваться, пока рядом ставили стол и вносили посуду. Появился кувшин с вином и кружки. Кто-то втащил и разложил вторую койку. Николас уселся за стол.
— А что они сделали с зерном?
— Свезли на рынок, — пояснил Тоби, — и продали оголодавшим крестьянам за целую кучу денег. И это только на повседневные траты. Видел бы ты, сколько всего захватили командиры. Ты меня не спросил, не перешел ли я к Лионетто.
Теперь, когда он начал есть, Николас ощутил такой голод, что даже челюсти заныли.
— Мне ни к чему спрашивать: ты же трезв. Но почему ты остался в Абруцци?
— По просьбе графа Федериго, командующего.
— И?
— Он весьма необычный человек для кондотьера, — пояснил лекарь. — Должно быть, ты слышал. Он правит в Урбино, а там далеко не рай. Его единственное богатство — это солдаты. Хорошие солдаты, скажу я тебе.
Николас пристально взглянул в лицо собеседника, занятого цыпленком.
— Ты никому ничего не должен.
— Именно так я и думаю, — резко отозвался Тоби, разламывая куриную ножку.
С едой было давно покончено, и они мирно спали в темноте, когда внезапно поднялась ночная тревога, и ее источником оказался отнюдь не неприятель.
Никто иной, как Лионетто, разрывая шнуровку полога, ворвался внутрь и пнул сперва одну койку, а затем другую, яростно размахивая фонарем. Первое, что увидел над собой Николас, когда перевернулся и, щурясь, посмотрел вверх, это копну волос морковного цвета и нос, похожий на огромную картофелину.
Лионетто редко улыбался так широко, как сейчас, обнажая лошадиные зубы.
— Вот вам все греческие пороки, как их ни назови, — торжествующе объявил он. — Это тот самый ублюдок, которого я сбросил в море. Я смотрю, он не стал чище.
Николас, не двинувшись с места, встретился с ним взглядом. На коже выступила испарина. Тоби рывком уселся на койке.
— За ним, что, послал лорд Федериго?
— Ах, как неприятно слышать! — захохотал Лионетто. — Так значит, Урбино тоже склонен к этому греху? Здесь у вас вино? Надеюсь, вы не возражаете. От таких известий у меня пересохло в глотке. О! Ну вот, я все разлил.
Вино струйкой потекло на пол и на сбившиеся простыни на койке Николаса, и лужицей скопилось у него на груди. Лионетто по-прежнему хохотал, держа в руке перевернутый кубок, а Николас все так же молча, взирал на него.
— Так тебе лучше, — заявил Лионетто. — Когда ты мокрый.
Тоби вскочил с угрожающим видом.
— И у него куда больше терпения, чем у меня. Ты пьян. Я доложу об этом.
— Пьян? — переспросил Лионетто. Вернувшись к столу, он подтянул табурет и уселся, дабы вновь наполнить кубок.
— Половина лагеря будет пьяна к завтрашнему дню, о наш прославленный лекарь. Мы будем топить свою печаль. Прятать глупые страхи. Что теперь будет делать эта самоуверенная вдова? Дочь ростовщика, которая считала себя мужчиной? Но ты доказал ей, что это не так, не правда ли, мокрый мальчик? Женился на ней. Но не стал с ней спать. Не смог с ней спать. Зато получил компанию. Какую компанию? Компания сгорела. А все ее солдатики ушли на войну и там померли. Бедная старуха!
Николас сел на постели.
— Известия из Неаполя.
Лекарь, взиравший на Лионетто, словно зачарованный, внезапно рванулся вперед и выбил бокал с вином у того из рук.
— Это правда? Вести из Неаполя? Лионетто разразился хохотом.
Николас поднял упавшую чашу, наполнил вином, с грохотом поставил перед капитаном. Затем встал рядом с лекарем, удерживая того за плечо.
— Рассказывай. — Вино тонкими струйками текло по коже.
Он содрогнулся.
— Если выйдете наружу, — произнес Лионетто, — то скоро услышите, как торжествуют солдаты Пиччинино. Неаполь потерян. Ферранте мертв. Войско разгромлено. И знаете, почему? Потому что ружейным стрелкам не заплатили, и они перешли на сторону врага. Ферранте запер герцога Джона и всю его армию в Сарно, и вместо того чтобы уморить врагов голодом, решил напасть на них. А стрелки оказались на стенах и стали делать маленькие красные дырочки в их шлемах и кирасах. Пока не осталось никого, кто мог бы сражаться. — Допив вино, он с широкой ухмылкой огляделся по сторонам. — Наемники Асторре, теми самыми ружьями, которые вы купили для него. А теперь он мертв, и вы спокойно можете загрести себе денежки от кондотты.
— Замолчи, — велел ему лекарь.
Он не сводил глаз с Николаса, которого вновь начала бить дрожь.
— Нет, — возразил тот. — Им заплатили сполна Юлиус проследил бы за этим. И Асторре никогда не допустил бы неповиновения.
— Теперь это едва ли имеет значение, — заметил Тоби. Разумеется, никакого значения. Асторре. Юлиус. И Феликс.
— Ну, осмелюсь предположить, — сказал Лионетто, — что это вопрос для политиков. Теперь Франция сможет посадить на трон в Неаполе своего человека. Но у меня-то все будет в порядке. Контракт до сентября, а потом могу возвращаться домой. Или перейти обратно к Пиччинино.
— И что будет теперь? — спросил Тоби.
— Здесь? Пиччинино ничего другого не остается, как сидеть там, на холме, преграждая нам дорогу. Может, через неделю-другую герцог Миланский и папа соберут еще войска и сделают новую попытку. Хватит тысячи человек, чтобы дать бой графу. Потом можно будет двинуть на юг и отвоевать часть городов из тех, что прежде принадлежали Ферранте. Но Неаполь нам не отбить. Для этого понадобится новое войско. — Он прислушался. — Я же вам говорил. Послушайте сами.
Даже сквозь ткань палатки стали видны яркие и тусклые огни множества ламп, и алые сполохи разожженных костров. Слышался далекий шум голосов, постепенно приближавшийся, а также ржание и лай, — это пробуждались животные.
— Я подумал, вы захотите обо всем узнать первыми, — заявил Лионетто. — Хорошее вино. Кувшин я заберу с собой.
Он ушел. Наступило молчание. Отпустив лекаря, Николас прошел к выходу из палатки. Судя по всему, известия уже дошли и до лагеря противника. Оттуда доносились торжествующие вопли.
— И что теперь? — нарочито медленно поинтересовался Тоби. — Еще какие-нибудь цифры?
Николас прислушивался, стоя у выхода. Голоса в их лагере звучали совсем по-иному, чем у противника Не победный рев, а, скорее, сдержанное, сочувственное приветствие людям, которые хорошо сражались, но потерпели поражение. С внезапным треском оторвался полог шатра, и остался в кулаке у Николаса. Он посмотрел на смятую ткань, затем бросил ее на землю.
