— Мессер Феликс, у меня для вас послание от вашего друга Клааса, который сейчас в Стейне.
Он говорил на очень ясном греческом. Юлиус, ученик Виссариона, прекрасно понимал его. Вскочив с места, прежде чем Феликс успел подать голос, Юлиус перебил:
— Монсиньор… я думал, что его освободили.
Грек вздохнул:
— Возможно, и так. Это было сегодня рано поутру. Мне следовало сразу передать послание, но я задержался. Что, уже слишком поздно?
Феликс запоздало поднялся и встал рядом с Юлиусом.
— Слишком поздно для чего? — поинтересовался он.
— Феликс, — одернул его Юлиус, а затем повернулся к мессеру Аччайоли: — Простите нас. Пожалуйста, скажите, что просил передать Клаас. Очень любезно с вашей стороны так утруждать себя.
— Никакого труда, — по-доброму возразил грек. — И послание очень короткое. Он просит, мессер Феликс, чтобы вы этого не делали.
— Чего? — переспросил Юлиус.
— Чего? — переспросил Феликс совсем другим тоном.
Грек улыбнулся:
— Это все. Он сказал, что вы поймете, что он имеет в виду. Прошу меня простить.
И, вновь улыбнувшись, он осторожно повернулся и направился к тому столу, где сидели Ансельм Адорне и магистраты. Феликс остался стоять.
— Феликс! — обратился к нему Юлиус.
Бонкль подергал Феликса за тунику, заставляя того опуститься на скамью.
— Феликс! — повторил Юлиус самым резким тоном.
Серсандерс пробормотал себе под нос:
— Я же вам говорил…
— Ну… — сердито отозвался Феликс.
Серсандерс все не успокаивался:
— Я говорил, что Клаасу и без того довольно забот. Юлиус уставился на него, затем на Феликса, затем на Джона Бонкля, который усердно избегал его взгляда.
— О, Боже, что он еще натворил?
К тому времени некоторые другие люди вполне могли бы объяснить ему, в чем дело.
В очаровательном маленьком садике особняка ван Борселенов фонтан, доселе мирно журчавший, внезапно взметнулся ввысь с таким шипением, словно им овладел сам сатана, а затем обрушился потоками воды на головы хозяина дома и всего семейства.
Во дворе Иерусалимской церкви вода хлынула из колодца прямо на свежезамешанный известковый раствор, разнося липкую кашицу по напиленным доскам к ногам плотников и каменщиков, которые заканчивали работы в великолепной церкви Ансельма Адорне.
На яичном рынке взрыв водяного насоса перепугал козла, который порвал привязь и успел уничтожить три торговых ряда, пока его, наконец, не поймали.
Труба, шедшая под улицей Виноделов, дала течь от необычайно сильного напора, и, поднявшись, вода проникла в подвал, где загасила огонь под котлами и залила купальню потоком дурно пахнущей бурой жидкости, едва не утопив при этом домовладельца, привратника и нескольких посетителей.
Переполненной оказалась и сточная яма цирюльников. Слившись с прочими потоками, ручеек из нее, хоть и сильно разбавленный, устремился к большой рыночной площади, а оттуда — к колесам Журавля. Огромный кран, колеса которого приводили в движение двое бегущих внутри мужчин, в этот момент был задействован на разгрузке очередной баржи — поднимал в воздух сеть с двумя бочонками испанского белого вина, двумя тюками мыла и небольшим ящичком с шафраном.
По несчастливому стечению обстоятельств, вода подошла к Журавлю сзади и ударила по колесам как раз в тот момент, когда они вертелись в противоположную сторону. Удар был такой силы, что оба рабочих, не удержавшись на ногах, полетели лицом вниз и серьезно поранились. Двойные крюки взлетели до верхушки крана, затем еще быстрее раскрутились вниз, обрушив и испанское вино, и мыло, и шафран на землю со страшным грохотом и треском.
Ручейки, золотистые, белые и алые, в шапке дорогостоящих мыльных пузырей, побежали через площадь и проникли под двойные двери таверны «Две скрижали Моисея» в то самое время, когда далеко отсюда, на водонапорной башне, усталая лошадь рухнула, колесо с черпаками заскрипело, стало двигаться медленнее и наконец, остановилось, а уровень цистерны — хвала небесам! — пошел вниз.
Слуги метлами загнали воду через порог во двор, а затем расчистили тропинку снаружи, чтобы магистраты могли выбраться на улицу и полюбоваться тем, как по-карнавальному радостно выглядит отныне рыночная площадь. Как раз когда они двинулись к выходу, в таверну торопливо вбежал Клаас, оставляя за собой цепочку ярко-желтых следов.
На полпути к Феликсу он замедлил шаг, вероятно, осознав, что того окружает область странного безмолвия.
Похоже, половина завсегдатаев таверны искренне забавлялась происходящим, и не последним среди них были Лионетто и его спутники. Напротив, Юлиус, Феликс и приятели Феликса сгрудились в кучу, не сводя с Клааса напряженных взоров. Смотрели на него также Адорне и магистраты. И Грек, молча стоявший неподалеку.
Владелец «Двух скрижалей», толком не ведая, что происходит, поспешил успокоить присутствующих:
— Как вы и просили, господа, в водонапорную башню послали наряд. А также городского лекаря, чтобы позаботиться о крановщиках.
Лекарь Тобиас, с трудом приподняв голову, с пьяной торжественностью возразил:
— Это ни к чему. Я — хирург.
Раскинув руки с единственным болтающимся рукавом, он поднялся и начал пробираться к дверям, с хлюпаньем наступая в разноцветные лужи. Под его каблуками разлетались радужные пузыри. Потрясенный, он начал топтаться, производя их все в большем количестве. Он смотрел, как они поднимаются, затем обернулся и сдул их с пьяной щедростью в сторону нетвердо стоящего на ногах Лионетто, об которого они и принялись разбиваться, лопаясь, точно яйца.
Юлиус, мгновенно оценивший стоимость шелкового дублета под золотой цепью с рубинами (стекляшками?), ничуть не удивился при виде ярости на побагровевшей физиономии капитана.
— А, вот и наш друг Клаас! — воскликнул грек. — Он явно станет порицать меня, но, право же, я передал послание Феликсу. Он подтвердит.
— Прошу меня извинить, — вмешался по-итальянски Ансельм Адорне. — Простите, мессер Аччайоли, вы виделись поутру с этим мальчишкой?
Ни безмолвное послание со стороны Феликса, ни яростные взгляды, что бросал на него Юлиус, ни умоляющие физиономии остальных юнцов не помешали Николаи де Аччайоли сказать то, что он желал сказать:
— Разумеется, через тюремную решетку. Бедный отрок! Он просил передать послание сему юному господину. Как он точно сказал? «Не делать этого».
— Чего не делать, монсиньор? — мягко переспросил Адорне.
Грек улыбнулся:
— Это их секрет. Несомненно, какая-то их совместная затея. Как вы думаете, отсюда можно уже выйти наружу?
Ансельм Адорне повернул светловолосую голову, разделяя взгляд между бледным лицом Феликса Шаретти и непритязательной физиономией подмастерья Клааса.
