Де Вейры, все как один, твердили, что дом казначея Бладелена обставлен по высшему разряду, что и неудивительно, учитывая его высокий пост и расположение, каким он пользуется у герцога, — хотя и родился в семье красильщика клееных холстов.
Об этой детали Кателина успела позабыть, и сейчас добавила к общему списку занимавших ее мыслей, когда переступила порог особняка и миновала резную молельню, где красовался герб хозяина дома и красивые скульптурные изваяния Мадонны и Младенца.
На подобном сборище она не ожидала встретить ни красильщиков, ни их сыновей, ни стряпчих. Или, может, красильщики держатся друг за дружку и подвергают остракизму всех врагов своего рода? От Маргрит Адорне (но не от отца) она узнала, что шотландцы все как один встали на защиту Саймона Килмиррена после его выходки в Слёйсе, когда он избил какого-то дерзкого мальчишку. Говорили, что бой был честным, хотя и омраченным под самый конец несчастным случаем. С этого момента победителю, невзирая на его недовольство, пришлось оставаться в стенах постоялого двора Жеана Меттенея, или Стивена Энгуса, или в обществе епископа и его управляющего. Однажды он навестил также ее кузена, поскольку там остановился брат шотландского короля. Она знала об этом, поскольку, судя по всему, милорд Саймон осведомлялся о ней у Вольферта.
Разумеется, ее отец не забыл упомянуть об этом. Она понимала, что он держит ее при себе в Брюгге и не спешит отправить в Зеландию или в Брюссель, потому что не доволен дочерью и лелеет надежду, что покуда Саймон не покинул Фландрию, она еще может одуматься и поправить отношения между ними. Как ни странно, она все еще сомневалась. Для человека благородного воспитания, Саймон в саду вел себя безобразно (так она себе говорила). Он был избалован легкими победами, — но с другой стороны, кто устоял бы перед соблазном, с его-то внешностью? Она и сама… Она и сама испытала на себе его чары.
Если правдивы были слухи, и он и впрямь имел какое-то отношение к этой девице в подвале Меттенея, тогда его поведение вполне объяснимо. Что же касается той драки в Слёйсе, — не по годам резвый подмастерье Шаретти первым пролил кровь, а значит, заслужил все, что воспоследовало за этим.
Она заметила, что другие мужчины отзывались о Саймоне с некоторой толикой недоверия. Ему было уже далеко за тридцать, большую часть жизни он провел в праздности, и лишь за последние годы как будто взялся за ум. Она не забывала, разумеется, что в их последнюю встречу на его ухаживания ответила оскорбительными словами, которые вывели его из себя. Впоследствии она пожалела об этом, но ведь ее интересовал брак… Только брак, а не то, что он предлагал ей в тот вечер.
Впрочем, сейчас, если на то будет ее воля, появится возможность все поправить. У него и так было не слишком много доброжелателей, так что едва ли он захочет еще больше сузить этот круг, и если они встретятся сегодня, она будет с ним любезна.
Терять ей все равно нечего. Она не хотела уходить в монастырь. Три года прослужила королеве Шотландии, но так и не нашла себе мужа. Герцогиня Бургундская сейчас жила в Ньеппе, вдали от супруга, в окружении красавчиков-португальцев. За одного из них вышла сестра Саймона, но не было никакой гарантии, что свита герцогини преподнесет ей мужа: с тем же успехом она могла преподнести ей самого герцога.
Оставалось лишь гадать, шокирует ли такой поворот событий ее отца, хотя, вероятнее всего, напротив, он надеялся как раз на подобный исход. Помимо них с Гелис, у него больше не было наследников. Он и без того влез в большие долги, чтобы собрать старшей дочери небольшое приданое, которое сделало бы ее привлекательной для того сомнительного… ужасного шотландского лорда, получившего от нее решительный отказ. У нее были дорогие платья. У нее были семейные драгоценности, которые также стоили немало; и еще более редкие украшения, подаренные принцессами, которым она служила. Ей позволили сохранить все это. Роскошь увеличивала ее ценность на рынке невест.
Жаль, что она не вдова. Независимая, сама управляющая своей жизнью.
Она огляделась по сторонам. Очень скоро герольды, по обычаю, возвестят прибытие основных гостей, и процессия выстроится для входа в банкетный зал. Надо полагать, капитан фландрских галер будет сопровождать казначея. Поговаривали также, что дофин Людовик согласился почтить своим присутствием торжество.
Она уже встречалась с ним в Брюсселе. Остроносый, чуть за тридцать… Она как раз собиралась в свою трехлетнюю ссылку в Шотландию, а он только что бежал в Бургундию, спасаясь от своего отца. Когда-нибудь он станет королем этой страны, ну и Господь с ним. Но пока…
А, стало быть, красильщики все же не подвергают остракизму врагов других красильщиков. Вон там, на другом конце зала, Саймон Килмиррен.
Незаметно переводя отца от одной группы к другой, Кателина ван Борселен пробилась через заполненный до отказа зал туда, где обнаружила Саймона Килмиррена. Сегодня на его восхитительных светлых волосах красовалась сложное сооружение из тафты, изображавшее нечто растительное. Нарукавники были украшены лентами в форме листьев, а пуговицы на камзоле сделаны в форме желудей. Он стоял к ней спиной.
В позе его чувствовалась странная напряженность, словно в присутствии лиц королевской крови, что странно, ибо он стоял в кругу равных. Там были Также Джованни Арнольфини, торговец шелком, невысокий, темноволосый крепыш — друг ее отца; и Хуан Васкез, секретарь герцогини, приходившийся родичем по браку сестре Саймона. Еще двое, разодетые в дамаст и бархат, в шляпах, украшенных самоцветами, несомненно, являлись уроженцами Венеции. Переговариваясь на запинающемся французском, они то и дело обращались за помощью к Арнольфини, либо к седьмому члену их кружка, которого ей было пока не разглядеть, но чей итальянский удивительно напоминал потуги Томмазо Портинари говорить по-французски. Ее губы невольно дрогнули.
Затем отец Кателины вступил в круг, Саймон обернулся и увидел ее. Он нахмурился. Нахмурился.
— Милорд Саймон! Как чудно, — воскликнула Кателина, — что они уже выпустили вас. Долго вы пробыли в тюрьме?
Она говорила по-французски. Оставалось надеяться, что даже венецианцы смогут все понять. К ее вящему удовлетворению, красивое лицо несостоявшегося воздыхателя побелело от ярости.
Отец тут же ухватил дочь за руку:
— Кателина! О чем ты говоришь? Мсье Килмиррен не был в тюрьме!
Она смерила его озадаченным взглядом.
— Но ведь он убил того мальчика? О, прошу меня простить! Конечно, как чужеземец вы не подчиняетесь нашим законам. И о чем я только думала?
Внезапно звучный голос у нее над самым ухом произнес:
— Мадам, каковы бы ни были ваши мысли, они не могут не очаровывать, уже в силу того, что их провозглашает столь восхитительная юная особа. Могу ли я просить быть представленным вам?
Это был тот самый седьмой гость, говоривший по-итальянски и по-французски. С насмешливой улыбкой она обернулась, но тут ее самоуверенности был нанесен урон.
Пышный комплимент исходил отнюдь не от наивного восторженного юнца, но от мужчины лет за пятьдесят, немалый рост которого был сравним лишь с его же тучностью. Отороченный вельветом бархатный плащ, ниспадавший до самого пола, был столь широк, что его хватило бы на паруса целому торговому кораблю, — вот разве что мало кто из судовладельцев мог позволить себе паруса за такую цену. Усыпанная драгоценными камнями цепь на его плечах стоила целого замка, а изящный головной убор был украшен собольим мехом. Чисто выбритое лицо со множеством подбородков делало его похожим на толстяка-монаха, вот только в нем не было ни следа положенного толстяку-монаху добродушия. Губы, произнесшие ей комплимент, вежливо улыбались, но в глазах застыла зимняя стужа.
