На дикобраза особенно бурно прореагировали целых две группы: тюремщики из Стейна, которые его выиграли, и мастеровые в одинаковых синих дублетах компании Шаретти. Кателина обратила внимание, что все женщины с ними были в новеньких шалях, у работников на голове красовались новые шапочки, а в петлях жилетов — узелки разноцветных лент. Их хозяйка, маленькая, круглая и вежливая, с которой они встречались всего однажды, пользовалась репутацией умной и хваткой женщины, строгой к подчиненным и способной без опаски противостоять любому мужчине и высказывать свое мнение, если ей того хотелось. Но, похоже, она также знала секрет хорошего управляющего: порой давать слабину и проявлять щедрость.
Разумеется, сама вдова не появилась на рыночной площади, хотя Кателина исподтишка наблюдала за ее сыном Феликсом, на котором сегодня был поразительный наряд с плоеной курткой, отделанной повсюду черным и белым мехом, а также меховой берет, украшенный горностаевыми хвостами. Он просто завывал от смеха, хватая за руки двоих друзей, одним из которых, — разумеется, во всем синем, — был рослый подмастерье по имени Клаас. Тот самый, что отправился сражаться в Италию, а затем неожиданно вернулся. Тот самый, что так позабавил накануне ее сестру Гелис.
Даже отсюда ей был виден красный порез у него на щеке, хотя сегодня лицо уже не казалось таким опухшим. Он ответил довольно грубо, когда она спросила его об этом. Разумеется, она задала вопрос не так вежливо, как если бы обращалась к равному, но у него не было ни малейшего права обижаться. В конце концов, разве не она явилась в дом вдовы в тот вечер, прошлой осенью, когда Саймон так скверно обошелся с ним.
Ну, по крайней мере, на сей раз Саймон был ни при чем. Он уехал в Шотландию.
Феликс вновь взвыл, и это привлекло ее внимание. Похоже, Клаас что-то выиграл. Часть доспеха. Нет, скорее, залог, ему вручили единственную латную перчатку от рыцарей-госпитальеров святого Иоанна, которые, должно быть, пожертвовали доспех. Поднявшись на возвышение, отвечая на вопросы и широко улыбаясь, Клаас выглядел как настоящий солдат, каковым отнюдь не являлся. Из толпы зрителей слышались приветственные крики, по большей части женские. Он явно обратил на это внимание, но не повернулся к ним.
Правда в том, сказала себе Кателина ван Борселен, взяв с подноса какую-то сладость и передавая ее своей всеядной младшей всеядной сестрице, — правда в том, что этот юный любимец женщин довольно неглуп. А это то, что меньше всего ценится в слуге. Умен может быть любовник. И муж — только если очень повезет.
Она вновь вспомнила о трех именах в материнском списке возможных женихов. Двое были мужчинами в возрасте, наследниками скромных земельных владений в Генте и под Куртрэ. Третий — лучший из них — был членом семьи Грутхусе, одной из старейших и самых знатных в Брюгге. За одного из них четыре года назад вышла ее кузина Маргерита Гёйдольф де Грутхусе, очаровательный пятнадцатилетний юноша, был уже достаточно опытен. Если она выйдет за него, то впереди ее ждет двадцать лет непрерывных беременностей и родов. И жизнь с мужем, на четыре года ее моложе. Едва ли она станет богатой вдовой.
Ей пришло на ум, что, возможно, она поступила не столь уж разумно, дав столь категоричный отказ пожилому жениху в Шотландии. Похоже, подумалось ей с сожалением, что отец в этом вопросе действовал куда более дальновидно, чем ей в ту пору казалось. Кателина осознала, что наконец выросла из розового мира детских мечтаний. Реальная жизнь не имеет с этим ничего общего. К ней следует приспосабливаться и стараться получить все преимущества, какие возможно.
Она отвела взор от возбужденной толпы, кишевшей на рыночной площади, и начала медленно обводить взором окна и балконы в поисках гербов пожилых лордов из Гента и Куртрэ, а также пушки, являвшейся символом семьи Грутхусе.
* * *
Марианна де Шаретти весь этот день провела со своими дочерьми Тильдой и Катериной. Вместе с членами гильдии красильщиков, их женами и детьми она понаблюдала за раздачей лотерейных призов, а затем, когда толпа немного рассеялась, позволила девочкам таскать ее за собой от палатки к палатке, покупая им все, что они пожелают. Они полюбовались на карликов и на жонглеров, бросили монетки в шапку человека с ученой собачкой, попытались угадать вес свиньи, увидели в клетке двухголового человека, женщину с бородой и диковинного зверя, наполовину лошадь и наполовину корову, с гривой и выменем, из которого можно было надоить молока. Из этого молока даже делали сыр, и здесь же его продавали, и Катерина непременно захотела попробовать, но мать ей не позволила.
Вскоре она столкнулась с Лоренцо Строцци и, вспомнив рассказ Клааса, полюбопытствовала, насколько ему удалось продвинуться в своих планах по доставке страуса для Томмазо. Пока он во всех подробностях рассказывал свою историю (от капитана торгового судна он узнал, что птица по-прежнему в Барселоне, и отправил гонцов по суше и по морю, чтобы страуса немедленно отгрузили в Слёйс), она внимательно разглядывала его узкие напряженные плечи и худое лицо с горящими глазами и, как обычно, вспоминала Феликса. Шумный, по-юношески импульсивный, порой совершенно сводящий ее с ума, по крайней мере, сын не напоминал загнанную лошадь, в отличие от этих молодых итальянцев, которые вынуждены были с самого детства существовать в атмосфере родственного соперничества со стороны других знатных семейств, имеющих отделения в Лондоне, Флоренции, Неаполе и Риме.
Разумеется, как и обязывал ее материнский долг, она пыталась воспитывать и обучать своего единственного сына и когда он сопротивлялся и бросал ей вызов, это приводило ее в раздражение. Но неужели это — единственная альтернатива? Мать Лоренцо, Алессандра, прозябавшая в бедности во Флоренции после изгнания и смерти мужа, изо всех сил подталкивала троих сыновей и двух дочерей к богатству и преуспеянию.
Теперь ее младший сын был мертв. Филиппо, старший и самый способный, получил наилучшее образование и стал уважаемым человеком в Неаполе, занимаясь семейной торговлей под началом двоюродного брата своего отца, Никколо ди Леонардо Строцци. Лоренцо уехал из Испании, чтобы работать на брата Никколо, главу отделения Строцци в Брюгге. Но ими всеми правила гордыня и честолюбие, и сыновья монны Алессандры воспринимали это как рабство. Во Флоренции Алессандра распродавала оставшуюся собственность, посылала им деньги и советы, в то время как в Неаполе и Брюгге Лоренцо с братом строили планы, интриги, боролись и были несчастливы до глубины души.
Ни один из них не мог вернуться во Флоренцию, которая изгнала их вслед за отцом, ни один даже не попытался жениться, равно как и Томмазо Портинари. Если не можешь получить жену-флорентийку, то какой смысл заключать брачный союз? А если старый Якопо Строцци умрет здесь, в Брюгге, то получит ли хоть что-нибудь в наследство Лоренцо, сын его кузена? Нет, все отойдет брату в Неаполе. А брат в Неаполе, посмотрев на Лоренцо, жадного до власти и денег в свои двадцать семь лет, решит, что куда безопаснее назначить собственного управляющего, а Лоренцо оставить мальчиком на побегушках у Медичи, и он до конца жизни будет доставать им страусов.
Она улыбнулась, когда Лоренцо завершил свой рассказ.
