Кателина вновь подхватила юбки и устремилась к младшей сестре. Она окликнула ту по имени, затем приняла в объятия, когда девочка бросилась к ней.
Без слез и без криков, совершенно спокойно, Гелис сказала:
— Они не хотят мне верить. Мы видели из башни. Двое людей подошли и схватили Клааса По-моему, они убили его.
* * *
Оказавшись наедине с малышкой Гелис и ее лакеем, Клаас вконец уверился, что его ждет нелегкое завершение тяжелого дня. Хорошо зная жизнь, он ничуть бы не удивился, встретив на своем пути еще немало осложнений, однако об опасности он даже не думал.
На самом деле, с девочкой оказалось не так уж тяжко. Он встретил друзей, которые тут же вовлекли их обоих в хоровод, а затем подыскал ей место поглазеть на жонглеров и наконец встретил знакомого, который был готов помочь им подняться на верхушку часовни святого Христофора, чтобы оттуда полюбоваться фейерверком. Как только она добилась того, чего желала, девочка больше не доставляла ему хлопот. Впрочем, все они были таковы.
А затем он утратил всякую власть над ходом событий.
Гелис с ее лакеем он оставил в башне, а сам спустился вниз, чтобы отыскать и поблагодарить приятеля. После чего развернулся, дабы идти назад, и внезапно с ног его едва не сбила толпа зевак. Когда напор слегка ослаб, он обнаружил, что оказался уже на полпути к водонапорной башне, и его продолжают подталкивать в ту сторону двое пьяниц, никак не желавшие оставить его в покое. Наконец один вскинул руку, в которой явно держал что-то тяжелое, — ибо когда она опустилась ему на затылок, Клаас ощутил лишь резкую вспышку боли и тут же погрузился в беспамятство.
* * *
Он очнулся от звуков чьего-то хриплого дыхания и внезапно понял, что это его собственное, и что он весь дрожит и задыхается, потому что почти нет воздуха. Прочие чувства, постепенно возвращаясь, известили его о резкой боли в области пораненной скулы и затылка а также о том, что он, похоже, не только ослеп, но и полностью обездвижен.
Разум, пока он боролся за глоток воздуха, справился с этой нелепицей. Он не мог быть парализован. Просто не в силах пошевельнуться, из-за того что оказался в каком-то очень тесном пространстве; и он ничего не видел, потому что вокруг царила кромешная тьма. С трудом разогнув затекшие пальцы, он ощупал стены своей тюрьмы, которые оказались сделаны из дерева.
Гроб, вероятно, или нечто подобное. Рот его открывался широко, как у рыбы. Он ощущал, как растягиваются губы, сжимаются и разжимаются ноздри. Боль ощущалась в шее и в груди. Волна слабости едва не лишила его чувств, но затем отступила. Дерево. Дерево можно пробить, если оно достаточно тонкое. Это ведь не гроб. И он не в могиле, где сверху и вокруг земля.
Попытайся.
Колени Клааса и без того были прижаты к груди. Он подтянул их еще выше, а затем обеими ногами уперся в стену темницы. Полное, упорное, абсолютное сопротивление. Глухой стук, который с тем же успехом мог бы исходить от железной стены. Ничего. И новая волна слабости, подсказавшая, что у него не осталось сил на другую попытку.
Если дерево такое же толстое повсюду… А как насчет крышки? Извивайся. Дыши медленно. Подними одну руку, затем другую. Ощупай.
Не просто дерево, но какой-то знакомый запах. Пахнет не гнилью. Аромат столь же слабый, как то слабое дуновение воздуха, что принесло его, вызывая безумные, невероятные ассоциации с девушками, с тавернами, со старыми добрыми временами. Запах мальвазии. Он не в гробу. Он в бочонке.
Ему хотелось смеяться, но он то и дело терял сознание. Промелькнула мысль: «Если…» Он забыл, о чем думал.
Вспомнил. Мысль продолжилась: «Если это бочонок». Это было очень важно, поэтому он уцепился изо всех сил. Он стиснул руки. Стал дышать неглубоко и медленно, впитывая винные пары. Ему хотелось засмеяться, но он вновь удержался. Если это бочонок, то должна быть затычка. Пощупай.
Затекшие руки пробежались по изгибам пропитанного вином дерева. Никакой затычки. Пошевелись. Это труднее. Это значит изворачиваться, проваливаться в сон, просыпаться и изворачиваться вновь. Во сне голова и грудь уже не так болели. Зачем он пошевелился?
Причина ускользала от него. Боль отступала. Он лежал, задыхаясь и прижимая руку к груди. Тыльной стороной рука задела нечто. Ничто. Дыру. Затычка Вот то, что он искал.
Ценой огромных усилий он поднял руку и протолкнул пальцы в дыру. Сквозь дыру. С другой стороны бочонка пальцы вновь уперлись в дерево. Это была не затычка. Просто другой бочонок.
Итак, он нашел открытую дыру. Но сейчас отверстие было зажато, потому что его бочонок лежал в груде других. Он не мог вырваться наружу. Чтобы получить доступ к воздуху, нужно перевернуться. Но если он перевернется, прочие бочки могут посыпаться, и опять закрыть затычку. А это усилие может заставить его использовать весь оставшийся воздух. Если он надолго лишится чувств, то наверняка задохнется.
Ладно, если все равно использовать воздух, то почему бы не для крика? Но как далеко разнесется его крик из этой деревянной емкости? Да и вообще, в Брюгге ли он? Есть ли рядом прохожие? Хоть кто-нибудь? И если ту же энергию он потратит на то, чтобы свалить бочонок, то шум точно так же может привлечь чье-то внимание.
Это нельзя было назвать мыслями; скорее, длинный обрывистый сон. Он уже достиг этой точки, затем очень осторожно втянул в легкие весь воздух, остававшийся в его темнице. Чуть приподнявшись, он всем телом налег на изогнутую стенку, вбок, вниз, насколько возможно.
Дерево загрохотало по дереву. Внутри шум отдавался эхом так громко, словно после выстрела пушки Камбье, взорвавшейся прямо у него в голове.
У Клааса даже зубы застучали, когда заскрежетали друг о друга железные ободья, — а затем вновь, после очередного глухого удара, его бочонок ударил по соседнему, а сверху на него свалился другой.
Третье столкновение сотрясло его целиком. Плечами и коленями он ударился о стенку; досталось и порезу на щеке, да так, что он даже задохнулся от боли, но затем понял, что это означает. Бочонок начал катиться вниз.
Затем он потерял всякое представление о происходящем. Бочонок метался из стороны в сторону, сотрясаясь под гулкими ударами, словно дерево под топором Мозг, омертвевший от боли и отсутствия воздуха, перестал реагировать на окружающую действительность. Движение, подобное падающему дереву, сделалось плавным и медленным. Удары и толчки раздавались все реже и делались все тяжелее. Последний пришелся Клаасу прямо по плечам, и он ощутил его даже сквозь синий дублет демуазель де Шаретти. Другой бочонок углом пробил его собственный и рухнул прямо на предплечье.
Его новенький камзол. Она починит его. Пригодится кому-то другому. Или Феликсу на собачью подстилку. Он заснул. Бедняжка Тильда. Он проснулся.
Клаас больше не задыхался. Голова отчаянно ныла, и болело плечо. Если подумать, то болела каждая пядь его тела, но он больше не задыхался, потому что бочонок раскололся и наконец впустил в себя воздух и свет. А еще больше света и воздуха поступало сбоку, где виднелась открытая дыра затычки.
