Клаас осознал, что то и дело спотыкается, и если бы рядом не было людей, то он бы давно уже повалился на дорогу.
Время от времени сквозь прорези в маске он замечал некрасивое лицо девочки, бледное от волнения. А порой и лицо демуазель, с морщинкой меж черных бровей, но без тени тревоги. Скорее, на лице ее отражалась гневная сосредоточенность.
Люди замедляли шаг. Люди останавливались. Дом Поппе, а там, должно быть, и он сам, мирно спящий с женой в окружении домочадцев. Но почему демуазель совсем не тревожится? Он видел, что она подошла ближе, а малышка Гелис — с другой стороны.
Кто-то воскликнул:
— Поднимайте!
Бочонок двинулся вверх, и демуазель прошептала:
— Выбирайся и беги!
Он хотел сказать, что едва ли сумеет сделать пару шагов, прежде чем упадет, но едва он высвободился из бочонка, как она схватила его под руку и потащила прочь. Бочонок остался позади.
— Гелис, — заявила демуазель. — Сейчас она поставит бочонок, а потом исчезнет. С ней все будет в порядке. Гелис всегда выходит сухой из воды. Я велела ей отправляться к Вейрам.
У него стучали зубы. От этого стука, казалось, вот-вот расколется голова. От холода вчерашний порез на щеке болел, как от удара топором. Мозг тоже замерз.
— Я отведу тебя на Сильвер-стрете, — заявила она. — В доме пусто.
Помнится, его удивило, почему ван Борселены не запирают заднюю калитку. Помнится, затем его проводили в кухню, освещенную лишь огромным очагом, и там он замер, как вкопанный, на пороге, а затем осознал, почему остановился, и вновь уверенно двинулся вперед. Уверенно — не совсем подходящее слово. Его по-прежнему била дрожь. Он отчетливо помнил, как демуазель велела ему:
— Раздевайся!
Он сказал: «Нет». Она не теряла зря времени, надо отдать ей должное. Вытащила деревянную бадью, налила из кувшина холодной воды, затем, надев кухонные рукавицы, сняла с огня огромный котел и наполнила бадью кипятком. И наконец заявила:
— Я тоже переоденусь в сухое. Раздевайся и залезай.
Дорогая синяя ткань треснула, когда он попытался стащить с себя дублет. Он единым комом, не развязывая, стянул с себя все. Ему пришлось даже прислониться к стене кухни. Он ухватился за край ванны, но все равно рухнул в нее, расплескивая воду. Погрузился в кипяток по самый подбородок, чувствуя, как все в голове начинает кружиться, сознание возвращается, а затем покидает его окончательно. Огонь, разведенный девушкой перед уходом, горел сильно и ярко, поддерживая тепло.
Он заснул.
Глава 20
Много времени спустя Клаас, урожденный Николас, проснулся и лениво повернул голову. Кухня. Ухоженная, опрятная, хорошо оборудованная кухня в состоятельном доме, где пахнет теплой курятиной.
Он повернул голову чуть дальше. Деревянная ванна. Тщательно выскобленный стол, под который задвинуты два низеньких лежака на колесиках, на каких обычно спят поварята. А на столешнице несколько сальных свечей. Стена, увешанная мисками и кастрюлями, железными и медными, половниками и ухватами с длинными деревянными рукоятями. Приоткрытый буфет, где стоят деревянные и глиняные горшки, а также оловянные и медные тарелки. Медный кувшин для воды на полу. Ящик для мяса И пустая бадья. Бочонок с сахаром. Ящичек с солью. Скамья, на которой сидит молодая темноволосая женщина в просторном домашнем платье.
И он, совершенно обнаженный, в ванне с водой. Сперва он никак не мог вспомнить причину всего этого. Девушка являла собой образчик абсолютного спокойствия, которое дается лишь воспитанием, хотя в нем и скользила нотка насмешки. Понятия не имея, какого ответа она ждет от него, он уставился на нее с той же невозмутимостью. От усилия даже закружилась голова Она и без того болела. Все тело его болело. Он отвел взгляд от девушки и перевел на горящий очаг. Там, перед огнем, была разложена его сохнущая одежда.
Теперь он все вспомнил. Это Кателина ван Борселен, переодевшаяся в сухое. Теперь на ней была рубаха из тончайшего льняного полотна, а на плечах — просторная накидка, и волосы она оставила распущенными.
Ладно. Начнем по порядку. Он убедился, ради собственного спокойствия, что в нынешнем своем положении являет из себя не столь уж и вызывающую картину. Он вспомнил, что она говорила, будто в доме пусто, когда они только пришли сюда Вновь обернувшись к ней, он обнаружил, что она по-прежнему наблюдает за ним. Не следит, просто смотрит, так, как разглядывает Колард картину, принесенную незнакомцем.
— Кажется, я заснул, — заметил он.
— Час, — ответила она. — В доме по-прежнему никого нет.
— Спасибо, что высушили мои вещи.
— Их можно будет надеть через час или два, — отозвалась она. — Вылезай. Я подогрела похлебку.
С чем-то подобным ему доводилось сталкиваться и прежде, в купальных домах и вне их, и все всегда заканчивалось одинаково. Но те девушки не были Кателиной ван Борселен, а его собственной жизни ничто не угрожало. Так что сегодня все было не таким, как казалось. Он постарался выбрать самый прямой курс из всех возможных.
— У вас преимущество передо мной. Она с презрением покосилась на него.
— Думаешь, я никогда прежде не видела голого мужчину? Мои родители спят, не отгораживаясь занавесками, а также слуги и мои двоюродные братья.
Нигде поблизости не было полотенца. Как ни в чем ни бывало, он ухватился за бортик ванны, поднялся, а затем перелез через него на пол Если желала, она могла вволю полюбоваться его спиной…
Клаас неспешно подошел к очагу, подхватил свою влажную рубаху и, обернув ее вокруг бедер, потуже завязал рукава. Все пальцы его сморщились от горячей воды, но зато кто-то как будто развязал тугие узлы в мышцах. Опершись о каминную полку, чтобы не так кружилась голова, он с улыбкой обернулся к девушке.
— Кажется, я что-то слышал насчет куриной похлебки? Она так и сидела не шелохнувшись, и голос ее был холоден:
— Возьми сам, если хочешь. Вон там, у огня.
Когда он шел, за ним оставались мокрые следы. Она явно заметила это, но демонстративно не обратила внимания. В кухне стояла удушающая жара.
Он обнаружил горшок на цепях, помешал похлебку, в буфете взял две миски, старательно сберегая начавшие возвращаться силы. Ему необходимо было поесть, и он надеялся, что успеет отведать хоть немного бульона, прежде чем необъяснимая враждебность перерастет в открытую войну. Он наполнил первую миску и поставил на стол перед ней, положив рядом ложку.
— Демуазель также желает поесть?
Как оказалось, он поставил ее в тупик. Довольно резко она отозвалась:
— Мы оба поедим за столом.
На другом конце была вторая лавка. Он поставил туда свою миску и наконец уселся.
— Господь храни хозяйку этого дома, — промолвил Клаас. Судя по виду, ей совсем не хотелось похлебки. Свою он проглотил в несколько глотков, наслаждаясь ароматом и густотой, уносившими прочь привкус стылой воды и мальвазии. Он поставил миску на стол. — Вы дважды спасли мне жизнь. Сперва на канале, а теперь здесь. Я еще не успел вас поблагодарить.
