Он решился вернуться и открыл дверь спальни. Если она желает, чтобы он ушел, ей достаточно лишь притвориться спящей. Если она спит по-настоящему, он не станет ее будить. В любом случае, она может быть уверена, что при следующей встрече он поприветствует ее с должной почтительностью, как слуга знатную даму.
Полоска света под дверью сказала ему, что она поднялась и зажгла свечу. Возможно, даже оделась. Его собственные вещи, висевшие на согнутой руке, были символом соблюдения приличий: он желал покончить с этим делом так или иначе и открыл дверь.
Она проснулась и заменила свечу, и подняла покрывало с пола, но не оделась. Полулежа в постели, она подняла на него глаза. Он внимательно взглянул на длинную линию подбородка, бедра и колена, на все те места, которых касались его пальцы и его губы, а затем на белоснежную кожу рук, и хрупкие ребра, и маленькие груди, круглые как апельсины, и на ее губы, чуть приоткрытые.
Она улыбалась.
Он заметил, что дыхание ее сделалось неровным. Затем она поднялась с постели и шагнула к нему, не сводя глаз с его руки и с измятой одежды.
— Нужно сложить поаккуратнее, — заявила она. — В любом случае, это мешает. — И, сбросив одежду с руки на пол, она заняла ее место.
На сей раз не было никакой долгой прелюдии. На следующий раз — очень долгая. На третий раз, когда небо за окном начало светлеть, это был уже отчаянный натиск, который он тщетно пытался утихомирить и сдержать.
В самом разгаре соития внизу хлопнула дверь. Она буквально силой заставила его продолжать. Последовавший взрыв надолго парализовал обоих. Сердца их в унисон колотились, с такой силой, что содрогалась кровать. Они не смогли бы пошевельнуться, даже если бы распахнулась дверь.
Но она не распахнулась. Чьи-то шаги раздались внизу: должно быть, кто-то из слуг приносил воду и разводил огонь для возвращающейся хозяйки. Кателина, впиваясь ногтями ему в кожу, прошептала:
— Не уходи. Есть путь через сад. Мать не вернется еще несколько часов.
Он лежал неподвижно, скрывая лицо в простынях. Кто там говорил о владении собой?.. Он приподнял голову.
— Демуазель…
— Демуазель?! — возмутилась Кателина ван Борселен.
Повернувшись на бок, он взглянул на нее. Теперь она была совершенно бледной, ничуть не похожей на ту цветущую девушку первого раза, и кожа ее была влажной, волосы спутанными, а под глазами залегли синие круги.
— Как же еще мне вас называть? Я отнял у вас нечто драгоценное. Взамен, возможно, дал то, чего вы желали. И если это неправильно, то пусть так. Но больше чем на одну ночь… С обеих сторон это будет лишь алчностью.
До сих пор вопрос гордости не заботил ее. Но теперь он видел, она задумалась об этом.
— Будь ты, к примеру… стряпчим… ты женился бы на мне? Столь обезоруживающе, столь жестоко.
Со всей нежностью он взял ее за руку и промолвил:
— Даже если бы я был стряпчим, вы все равно были бы слишком хороши для меня.
Она закрыла глаза и открыла их вновь.
— Мне говорили, ты очень умен. Сдается, ты еще умнее, чем даже они думают. Ты вполне мог бы добиться для себя места в какой-нибудь торговой конторе. Так почему — ремесленник?
— Потому что мне это нравится, — отозвался Клаас. — Я выучился буквам. Но моя мать умерла. Теперь у меня есть все необходимое.
— Мне кажется, что ты лгал, когда сказал, что хочешь когда-нибудь жениться.
— Да, лгал. Но это не означает, что я могу вновь встать между вами и вашим будущим мужем.
С детской обидой она воскликнула:
— Ты больше этого не хочешь?
Он сел и задал вопрос напрямую:
— Вы готовы потребовать этого от меня? Как от слуги?
Она тоже села на кровати.
— Ты не слуга. Для меня ты — Николас.
Он повел плечами.
— Потому что я сделал то, что сделал, вы не смеете думать обо мне как о Клаасе. Но я слуга, и плохой слуга. Я слишком сильно пробудил вас, Кателина. Но то, что оказалось сильнее меня, в один прекрасный день окажется сильнее и кого-то еще. Вы не нуждаетесь в жалком подобии мужа. Вы несете наслаждение в своем собственном теле, и вы это знаете.
Она не ответила. Она смотрела, как он одевается, должно быть, впервые в жизни наблюдая за тем, как мужчина скрывает свое тело. Должно быть, сейчас она задается вопросом, не в последний ли раз… Но он ничего не мог добавить или с этим поделать. Когда он был готов уходить, то остановился у кровати, глядя на нее сверху вниз, и лишь тогда она заговорила:
— Если бы он об этом узнал, то, думаю, Джордан де Рибейрак убил бы тебя.
Эта мысль уже приходила ему на ум.
— Он не узнает. Не тревожьтесь.
Ее лицо казалось мертвенно-бледным.
— Почему он нанес тебе эту отметину?
— Он хотел, чтобы я для него шпионил за Саймоном. Я отказался.
— Почему?
— Почему отказался? Потому что если Саймона убьют, то я не хочу, чтобы меня обвинили в этом. Очаровательное семейство. Все ненавидят один другого. — Он ненадолго задумался над этим.
— Клаас? — каким-то странным голосом вдруг окликнула его Кателина, но когда он посмотрел на нее, сказала лишь: — Будь осторожен.
— Разумеется. Мне пора.
Она сидела неподвижно, кутаясь в покрывало, словно в монашеский плащ, и он не сделал попытки обнять ее. Вместо этого склонился и, поднеся ее пальцы к губам, поцеловал руку на придворный манер.
Она содрогнулась, и он поспешил уйти.
Он даже не помнил, что один раз назвал ее Кателиной. Он не понимал, даже в самой малой степени, что он сотворил.
Глава 21
Первый день Великого Поста выдался пасмурным и мутным, как головная боль, и дым лишь нехотя начал подниматься к небу из печных труб Брюгге. В светлом чистом доме Адорне детей подняли с постели, умыли, одели и отправили к мессе в Иерусалимскую церковь вместе с родителями, домочадцами и гостями. Чуть позже гости позавтракали и удалились восвояси, включая вдову Шаретти и обеих ее дочерей, которые на прощанье в изящном реверансе присели перед хозяевами дома и были расцелованы демуазель Маргрит.
Обе дочери, непривычно притихшие, отправились домой вместе с лакеем, тогда как их мать свернула в городскую ратушу, где город отмечал начало этого дня легким банкетом из свежепойманной рыбы и хорошего вина Она не ведала и не интересовалась, где сейчас находились мужчины из ее дома, и как они провели ночь.
Тильда проплакала до утра. Никто не мог винить отца Бертуша за то, что он отправил домой четырех девочек, — сам он сегодня слег с жесточайшей простудой. Досадно, конечно, что младшая ван Борселен так бесцеремонно присоединилась к ним, но, несомненно, Клаасу удалось быстро от нее избавиться. Кто-либо — слуга или, возможно, ее сестра Кателина? — отыскал Гелис и отвел домой. Марианну де Шаретти это ничуть не волновало.
