— Я думаю, он даже не знает, что у меня есть кифара. Ты ведь помнишь, я купил ее сам.
— Еще лучше! Это будет для него сюрпризом.
Как и все в Пелле, Эпикрат знал о новом скандале на женской половине дворца. Мальчик нервничал, он еще долго не успокоится. Он не только забросил упражнения, но и пропустил урок. И едва он вошел сегодня в комнату, грек все понял.
Почему, во имя всех богов разума, не может царь обойтись парой гетер? Он мог бы выбрать лучших. Юноши всегда в его распоряжении. Не слишком ли много он хочет? Почему нужно обставлять свой разврат такими церемониями? Этой свадьбе предшествовали, по меньшей мере, три другие. Пусть это старый обычай царского дома в далекой полудикой стране, но тогда зачем называть себя эллином? Филипп так тщится быть принятым Грецией, почему же он не помнит ее золотого правила: «Ничего в излишестве». Варварство не изжить в одном поколении, оно есть и в мальчике, но все же…
Он продолжал молча смотреть в окно, словно позабыв, где находится и чего от него ждут. Его мать, должно быть, снова принялась за него. Эту женщину можно было бы пожалеть, если бы она сама не была повинна в половине своих несчастий — и несчастий своего сына тоже. Он должен принадлежать ей, исключительно ей, и только богам ведомо, чему еще. Даже царь мог показаться вполне цивилизованным рядом со своей царицей. Неужели она не видит, что слишком часто приносит вред своему сыну? Любая из этих жен-наложниц может произвести на свет мальчика, который будет счастлив, имея такого отца. Почему она не может стать обходительнее? Почему она никогда не щадит мальчика?
«Нет надежды научить его чему-либо сегодня, — думал Эпикрат. — Отложим кифару… Да, но раз сам я учился музыке, то для чего?»
Эпикрат поднял инструмент, встал и начал играть.
Через какое-то время Александр отвернулся от окна и подошел к столу; сел, поерзал, успокоился — и вскоре он сидел совершенно неподвижно, слегка наклонив голову, глаза его были устремлены куда-то вдаль, внезапно они наполнились слезами. Эпикрат с облегчением смотрел на эти слезы. Они появлялись всегда, когда музыка брала мальчика за живое, и не смущали ни учителя, ни его самого. Когда Эпикрат закончил, Александр утер глаза ладонями и улыбнулся.
— Если ты этого хочешь, я разучу пьесу и сыграю ее в зале.
«Мне нужно немедленно уезжать отсюда, — повторил себе Эпикрат, выходя из комнаты. — Для человека, ищущего гармонии и душевного спокойствия, эти волнения чрезмерны».
Несколькими уроками позднее Александр сказал:
— Сегодня будут гости за ужином. Если меня попросят играть, мне попробовать?
— Непременно. Играй в точности как сегодня утром. Для меня найдется место?
— Ну да, будут все свои, ни одного чужого. Я скажу управляющему.
Ужин был поздним, ждали царя. Он вежливо приветствовал гостей, но был довольно резок со слугами. Его щеки горели, глаза налились кровью, он прерывисто дышал и, по-видимому, прилагал все усилия к тому, чтобы забыть взволновавшую его сцену. Слуги тотчас же разнесли новость, что царь говорил с царицей.
Гости были старыми товарищами из отряда гетайров. Филипп с облегчением оглядел ложа: ни одного посла, для которого пришлось бы разыгрывать представление, ни одного непривычного к правде слабака. Доброе крепкое аканфское и ни капли воды — он нуждался в нем после того, что ему пришлось вынести.
Александр разделял ужин с Фениксом, присев на край его ложа. Он никогда не садился с отцом, если только тот не приглашал его сам. Феникс, лишенный музыкального слуха, но могущий перечислить все литературные реминисценции в любом отрывке, с радостью выслушал новости об успехах своего питомца и упомянул кстати о лире Ахилла.
— И я не уподоблюсь Патроклу, который, как говорит Гомер, сидел, нетерпеливо ожидая, когда же его друг натешится.
— Ох, чепуха. Это значит только, что Патроклу надо было поговорить.
— Эй, эй, мальчик, что ты делаешь? Кубок, из которого ты пьешь, мой кубок, вовсе не твой.
— Ну… я пью за твое здоровье. Попробуй мое. Если в вино не добавляли воду до того, как пустить его по кругу, оно такое же, как у тебя.
— Приличествующая мальчикам пропорция — один к четырем. Можешь немного отлить в мою чашу. Мы не привыкли все время пить вино неразбавленным, как твой отец, но просить сейчас кувшин с водой как-то неприлично.
— Я немного отопью, чтобы было куда доливать.
— Нет, нет, мальчик, остановись, этого достаточно. Ты опьянеешь и не сможешь играть.
— Да что ты, я сделал только один глоток.
И действительно, вино, казалось, на него не подействовало, разве что лицо разгорелось. Он был из хорошо закаленной семьи.
Шум усиливался по мере того, как гости поднимали свои чаши. Перекрикивая всех, Филипп вызывал желающих что-нибудь сыграть или спеть.
— Твой сын, государь, — отозвался Феникс, — как раз для этого пира разучил новую мелодию.
Две или даже три чаши крепкого неразбавленного вина значительно улучшили самочувствие Филиппа. Надлежащее лечение от змеиных укусов, подумал он с хмурой улыбкой.
— Выходи же, мальчик. Возьми свою лиру и сядь здесь.
Александр подал знак слуге, попечению которого поручил кифару. Он заботливо поставил инструмент рядом с ложем отца и пристроился тут же.
— Что это? — спросил царь. — Ты же не можешь играть на этом, а? — Он ни разу не видел, чтобы кифаристы играли бесплатно, не подобало царевичу использовать такой инструмент.
— Скажешь мне это, когда я закончу, отец, — с улыбкой ответил мальчик.
Он попробовал струны и начал.
Эпикрат, сидевший в конце зала, слушал его игру с глубоким чувством. В эти минуты Александр мог позировать для статуи юного Аполлона. Кто знает, может, это только начало; бог мог бы открыть ему чистое знание.
Македонская знать слушала с изумлением, все ожидали припева, который можно было подхватить хором. Им еще не приходилось видеть благороднорожденного, который играл бы на кифаре или выказывал желание на ней играть. Чего эти учителишки добиваются от мальчика? Он заслужил славу отважного, азартного парнишки. Или из него делают южанина? Следующей, наверное, будет философия.
Царь Филипп присутствовал на многих музыкальных состязаниях. Не интересуясь по-настоящему искусством, он все же мог оценить технику игры и понимал, что его сын — хороший музыкант, хотя и недостаточно опытный. Он видел, что сотрапезники не знают, как относиться к происходящему. Почему его учитель умолчал об этой пагубной страсти? Правда очевидна. Это она снова приучает сына к своим варварским обрядам, погружает в гибельное безумие таинств, делает из него дикаря. Посмотрите на него сейчас, думал Филипп, вы только посмотрите на него.
Из уважения к чужестранцам, всегда ожидавшим этого, он, на эллинский манер, позволял мальчику присутствовать на пирах, хотя сыновья его друзей не появлялись здесь, не достигнув определенного возраста. Почему он нарушил этот мудрый обычай? Если у мальчика до сих пор голос как у девушки, нужно ли показывать это при всем честном народе?
