Он начал передавать подробности как мог, стараясь говорить бесстрастно, словно на лекции по анатомии. Юноши слушали его безмолвно, со свистом втягивая воздух сквозь плотно сжатые зубы.
— Мой ученик Каллимах, вы его знаете, прислал мне весточку из Афин. Он пишет, что Демосфен, объявляя Собранию о пленении Гермия, назвал это одним из даров судьбы и добавил: «Великий царь узнает теперь об интригах царя Филиппа не из наших жалоб, а из уст человека, принимавшего участие в заговоре». Никто лучше его не знает, как подобные вещи делаются в Персии. Но он радовался слишком рано. Гермий не сказал ничего. В конце концов, когда после всего, что с ним сделали, он еще дышал, его повесили на кресте. Он сказал тем, кто был рядок: «Передайте моим друзьям, что я не совершил ничего малодушного, ничего, недостойного философии».
Мальчики глухо зароптали. Александр стоял прямо и неподвижно. Когда все смолкли, он сказал:
— Мне жаль. Мне действительно очень жаль.
Он сделал несколько шагов вперед, обнял Аристотеля за плечи и поцеловал его в щеку. Философ смотрел на огонь.
Слуга внес горячее вино. Аристотель пригубил, встряхнул головой и отодвинул кубок. Внезапно он приподнялся и обернулся к ним. В мерцании пламени черты его лица казались глиняным слепком, который скульптор уже готов отлить в бронзе.
— Некоторые из вас станут полководцами. Кто-то будет управлять покоренными землями. Всегда помните: как ничего не стоит тело само по себе, не управляемое умом, ибо его задача — работать, питая жизнь ума, так и варвары пребывают на низшей ступени в устроенном богами мироздании. Этих людей можно улучшить, как породу лошадей, укрощая и используя по назначению, как растения или животные, они могут служить целям более высоким, чем те, к которым предназначила их природа. В этом их ценность. Они — рабы по природе. Ничто не может существовать, не имея предназначения, а их предназначение — быть рабами. Помните об этом.
Он поднялся со стула, чуть повернулся и невидящими глазами уставился на покрасневшую от жара решетку очага.
— Если люди, сделавшие это с вашим другом, будь они персы или греки, когда-либо попадут в мои руки, — сказал Александр, — я отомщу им. Клянусь.
Не оглядываясь, Аристотель вышел на темную лестницу и исчез из виду.
Явился слуга и доложил, что ужин готов.
Громко обсуждая новость, юноши перешли в столовую; в Мьезе не соблюдался церемониал. Александр и Гефестион замешкались, обмениваясь взглядами.
— Значит, — сказал Гефестион, — договор был заключен не без его помощи.
— Он и мой отец постарались вместе. Что он должен теперь чувствовать?
— По крайней мере, он знает, что его друг умер, не предав философию.
— Будем надеяться, он этому верит. В таких случаях человек умирает, не предав свою гордость.
— Полагаю, — заметил Гефестион, — Великий царь убил бы Гермия в любом случае, чтобы завладеть его городами.
— Или не доверяя ему. Зачем его пытали?
— Думали, он что-то знает. — Пламя позолотило волосы Александра и белки глаз. — Если Ментор мне попадется, я распну его.
Все существо Гефестиона внутренне содрогнулось, когда он представил себе, как эти прекрасные живые глаза бесстрастно наблюдают за казнью.
— Лучше иди ужинать. Без тебя не могут начать.
Повар, знавший, как едят молодые люди в холод, приготовил по целой утке на человека. Первые порции уже были нарезаны и поданы. Воздух наполнился теплым ароматом.
Александр взял поставленную перед ним тарелку и соскользнул с обеденного ложа, которое делил с Гефестионом.
— Ешьте, не ждите меня. Я только проведаю Аристотеля. — Гефестиону он сказал: — Он должен поесть на ночь. Он заболеет, если будет лежать у себя, скованный холодом и горем. Скажи им, пусть что-нибудь мне оставят, все равно что.
Когда он вернулся, тарелки ужинающих уже опустели и были тщательно вытерты хлебом.
— Он съел немного. Я так и думал, что он не устоит, почувствовав этот запах. Похоже, он доест и остальное… Мне этого слишком много, наверное, себя обделили. — Внезапно он заметил: — Бедняга, он не в себе. Это было видно, когда он произнес свою речь о природе варваров. Вообразите, назвать великого человека вроде Кира рабом по природе — только потому, что тот родился персом.
Бледное солнце поднималось раньше и набирало силу, с крутых склонов гор, оглушительно грохоча, скатывались снежные лавины и приминали огромные сосны, как траву, горные потоки стремительно побежали вниз, с чудовищным шумом перекатывая валуны. Пастухи, по пояс в тающем снегу, искали первых новорожденных ягнят.
Александр убрал меховой плащ, чтобы не привыкать к нему. Юноши, жавшиеся по ночам друг к другу, стали спать поодиночке, и он тоже, не без некоторого сожаления, отослал Гефестиона. Гефестион тайком поменял подушки, чтобы оставить себе хотя бы запах волос Александра.
Царь Филипп вернулся из Фракии, где сверг Керсоблепта, оставил в крепостях гарнизоны и населил равнину Гебра колонистами из Македонии. Те, кто пожелал остаться в этом диком свирепом краю, были по большей части людьми безвестными или слишком известными с дурной стороны, так что армейские остроумцы поговаривали, что заложенный Филиппом город следовало бы назвать не Филиппополисом, а Подлополисом. Как бы то ни было, город выполнял свое назначение. Удовлетворенный сделанным за зиму, Филипп поехал в Эгию, чтобы отпраздновать Дионисии.
Мьеза была оставлена на попечение слуг. Юноши и их учитель, уложив вещи, отправились в старую столицу. Дорога вела вдоль горной гряды, то и дело путникам приходилось спускаться в долину, чтобы переправиться через вздувшиеся от тающих снегов горные реки. Задолго до того, как перед глазами явилась Эгия, на лесной тропе они почувствовали, что земля под ногами дрожит от тяжелого напора водопадов.
Суровая резиденция старых македонских царей, ярко освещенная, блестела отполированными воском стенами. Театр был готов для представлений. Каменный выступ в форме полумесяца, на котором уместилась Эгия, сам походил на гигантскую сцену, откуда крепость смотрела на окрестные холмы, свою неизменную публику. Можно было только гадать, о чем перекликаются они друг с другом ветреной весенней ночью, перекрывая шум воды, непокорные, одинокие, движимые страхом или любовью.
Царь и царица уже прибыли. Едва переступив порог, Александр отчетливо увидел, по тем привычным знакам, которые годы сделали для него столь же понятными, как написанные слова, что родители — на людях, по крайней мере, — вежливы друг с другом. Но маловероятно, что их можно застать вместе. Это была его первая долгая отлучка, кого нужно приветствовать первым?
Конечно, царя. Так велит обычай, пренебречь которым — все равно что выказать открытое неуважение. И ничем не вызванное к тому же: во Фракии Филипп старался соблюдать в его присутствии благопристойность. Никаких женщин, ни одного многозначительного взгляда на смазливого мальчишку-оруженосца, считавшего себя вправе задирать нос. Отец ласково обошелся с ним после сражения и пообещал в следующую кампанию дать под его начало отряд. Неоправданной глупостью было бы оскорбить его сейчас. На самом деле, Александр понял, что ему хочется увидеть Филиппа — тот о многом мог рассказать.
