— Смотрите, люди! Смотрите на того, кто готов повести вас из Греции в Азию. Он валится с ног, не пройдя и двух шагов между ложами.
Филипп, опираясь на обе руки, поднялся на здоровое колено. Осколок тарелки порезал ему ладонь. Аттал с родственниками суетились вокруг, стараясь помочь. Во время этой суматохи Александр дал знак друзьям. Они вышли вслед за ним, молча, осторожно, словно в ночном военном набеге.
От своего поста у дверей, покинуть который он не сделал ни единой попытки, за Александром следил Павсаний. Так путник в иссушенной зноем пустыне смотрит на человека, напоившего его холодной прозрачной водой. Никто не заметил этого взгляда. Александр, собирая вокруг себя молодых, никогда и не думал на него рассчитывать. К тому же с Павсанием нелегко было говорить.
Букефал ржал во дворе; он слышал боевой клич своего хозяина. Юноши бросали пиршественные венки на припорошенную снегом землю, вскакивали в седло, не дожидаясь помощи конюхов, и галопом неслись в Пеллу по утоптанной дороге, колеи которой были схвачены морозом, а лужи обведены тонкой кромкой льда. Перед дворцом, оглядывая при свете ночных факелов их лица, Александр все прочел в обращенных к нему взглядах.
— Я везу мою мать в Эпир, в дом ее брата. Кто едет со мной?
— Я стою за себя, — сказал Птолемей, — и за истинного наследника.
Гарпал, Неарх и остальные сгрудились вокруг; из любви, из преданности, из подсознательной веры в удачу Александра, из страха перед царем и Атталом или просто стыдясь отступиться на глазах остальных.
— Нет, не ты, Филот, ты останешься.
— Я еду, — быстро сказал Филот, оглядываясь. — Отец простит меня, а если нет — что с того?
— Нет, Парменион лучший отец, чем мой, ты не должен оскорблять его из-за меня. Послушайте меня, остальные. — Голос его стал отрывистым, словно он отдавал приказы на поле боя. — Нам нужно уезжать немедленно, прежде чем меня бросят в темницу, а мою мать отравят. Едем налегке, берите запасных лошадей, все оружие, все деньги, которые сможете достать, дневной запас еды, надежных слуг, умеющих сражаться: я их вооружу и дам лошадей. Все встречаемся здесь, когда протрубят к следующей смене стражи.
Юноши разошлись, все, кроме Гефестиона, который смотрел на Александра так же потерянно, как путешественник в безбрежном море смотрит на рулевого.
— Он еще пожалеет об этом, — сказал Александр. Он рассчитывает на Александра Эпирского. Он возвел его на трон, у него было много хлопот из-за этого союза. Теперь пусть забудет об этом, пока царица не будет восстановлена в своих правах.
— А ты? — тупо спросил Гефестион. — Куда ты поедешь?
— В Иллирию. Там я добьюсь большего. Я понимаю иллирийцев. Ты помнишь Косса? Отец для него ничто, он один раз взбунтовался и взбунтуется вновь. А меня он знает.
— Ты хочешь сказать… — начал Гефестион, чтобы не молчать.
— Они хорошие воины. И могут сражаться еще лучше, если у них будет полководец.
«Сделанного не вернешь, — думал Гефестион, — но как могу я спасти его?»
— Хорошо, если ты думаешь, что так будет лучше.
— Остальные доедут до Эпира, а там пусть выбирают. Каждому дню своя забота. Посмотрим, как верховному командующему всех греков понравится начать поход в Азию с сомнительным Эпиром и готовой к войне Иллирией за спиной.
— Я соберу твои вещи. Я знаю, что взять.
— Это счастье, что мама ездит верхом, у нас нет времени для носилок.
Он нашел ее бодрствующей, лампа еще горела. Олимпиада сидела в своем кресле, уставившись на стену перед собой. Она взглянула на него с укором, зная только то, что он приехал из дома Аттала. В комнате пахло сожженными травами и свежей кровью.
— Ты была права, — сказал он. — Более чем права. Собери свои драгоценности, я отвезу тебя домой.
Когда он вернулся в свою комнату, его походная сумка была уже полностью собрана, как и обещал Гефестион. Поверх вещей лежал кожаный футляр со свитком «Илиады».
Горная дорога на запад вела к Эгии. Чтобы обогнуть ее, Александр повел свой маленький отряд перевалами, которые изучил, когда показывал своим людям, как воевать в горах. Дубы и каштаны у подножия холмов стояли нагие и черные, влажные тропы над ущельями были засыпаны палой листвой.
В этом захолустье люди редко видели чужих. Александр сказал, что они паломники, едущие в Додону вопросить оракул. Никто из горцев, мельком видевших Александра на учениях, не узнал бы его сейчас, в старом дорожном петасе и плаще из козьих шкур, небритого, выглядевшего старше своих лет. Спустившись к озеру Кастория, с его ивами, болотами и плотинами бобров, они привели себя в порядок, понимая, что все равно будут узнаны; но легенда осталась прежней и не подвергалась сомнению. То, что царица была на ножах с царем, ни для кого не являлось новостью; если она хотела просить совета у Зевса и матери Дионы, это было ее делом. Беглецы обогнали молву. Была ли за ними погоня, оставили ли их на произвол судьбы, как приблудных собак, решил ли Филипп, по обыкновению, выждать, чтобы время работало на него, они не могли сказать.
Олимпиада со времен девичества не предпринимала такого путешествия. Но она провела детство в Эпире, где все дороги пролегали через горы, из боязни пиратов Керкиры, которыми кишело побережье. К вечеру первого дня она побледнела от усталости и дрожала от холода; они заночевали в пастушеской хижине, которую покинули обитатели, когда стада спустились на зимние пастбища; путники не отважились довериться жителям деревни в такой близи от дома, но утром Олимпиада проснулась посвежевшей и вскоре держалась наравне с мужчинами, ее глаза и щеки пылали. Она без жалоб ехала верхом от деревни до деревни.
Гефестион ехал рядом с остальными, глядя на гибкие, окутанные плащами фигуры впереди, мать и сын, сблизив головы, совещались, строили планы, поверяли друг другу свои замыслы. Его враг овладел полем битвы. Птолемей относился к нему свысока, едва ли сознавая это, без задних мыслей; его жертва, похоже, была самой тяжелой. В Пелле он оставил Таис, после всего лишь нескольких месяцев блаженства. А Гефестион, со своей стороны, поступил единственно возможным для него образом; как Букефал, он был частью Александра. Никто не обращал на него внимания. Ему казалось, что вот так они будут ехать вечно.
Они повернули на юго-восток, к высоким хребтам и водопадам между Македонией и Эпиром, с трудом преодолевая вздувшиеся реки, двигаясь кратчайшей, но трудной дорогой между высотами Грамма и Пинда. Прежде чем они поднялись на горную гряду, за которой истощались красные земли Македонии, пошел снег. Тропы стали опасны, лошади измучились; путники обсуждали, не лучше ли вернуться к Кастории, чем ночевать на открытом месте. Пока они совещались, к ним, мелькнув между буками, подъехал верховой и предложил оказать честь дому его отсутствующего хозяина: он был обязан остаться в Пелле, но прислал домой распоряжение принять беглецов.
— Это страна Орестидов, — сказал Александр. — Кто же твой хозяин?
