XXII
Подготовка к выходу была для Ксении привычным делом, как бы ритуалом, который она предпочитала исполнять сама, порой прибегая лишь к услугам опытной Серафимы. Она почти автоматически сделала разминочную гимнастику и приготовилась накладывать грим. Но тут вдруг явились «чужая» гримерша и парикмахер, заявив, что их прислал Иноходцев по распоряжению самого господина импресарио и что ей надлежит поберечь свои силы. Балерине было приятно почувствовать заботу окружающих — значит, в ней действительно так нуждаются и слова о «незаменимости» не пустой звук! Она не стала отказываться от помощи: вскоре был ловко наложен грим, волосы — убраны в элегантную прическу. Костюм ей быстро застегнула вернувшаяся вездесущая Серафима, и даже пуанты не пришлось завязывать самой. Словом, в самый кратчайший срок Ксения преобразилась в настоящую испанскую красавицу. «Разве смогла бы я в одиночку так ловко со всем управиться?» — подумала балерина. Она не знала, как благодарить женщин, но те выразили удивление:
— Ну что вы, Ксения Павловна! У вас, конечно, свои привычки, но ведь это же наш хлеб, и потом мы прекрасно понимаем — сегодня особенный случай! Ни пуха вам, ни пера!
Ксения не любила этого сомнительного пожелания и особенно последующего ответа, поэтому только кивнула в знак признательности.
Спокойная, внутренне сосредоточенная, она прошла по коридору за кулисы. Двигалась торжественно, как жрица, и все мысли ее были посвящены предстоящему священнодейству — танцу. По сторонам стояли «балетные», некоторые шептались между собой, кто-то молчал, преклоняясь перед творческим мужеством. Сам импресарио, белый как мел, следивший за ней глазами, застыл в вытянутой позе, боясь нарушить внутренний настрой примы, а та даже не замечала происходящего вокруг. Потерять чудом приобретенную собранность, отвлечься на обыденные реалии для Ксении сейчас было бы равносильным потере всей без остатка жизненной энергии. Что могло быть страшнее этого? Так, точно сомнамбула, она добралась до сцены. Сильная боль в голеностопе не прекращалась, но теперь она существовала как бы отдельно от Ксении. Она больше не массировала ногу — это только усилило бы мучения, лишний раз сконцентрировав внимание на травме, в то время как необходимо было волевым усилием «оставить» боль здесь, за кулисами, «выйти» на подмостки освобожденной от своей физической ипостаси, перевоплотившись в полувоздушную испанку Пахиту. Иноходцев оказался рядом в тот момент, когда танцовщица в последний раз вытерла пот со лба и, одолев предательскую дрожь, думала исключительно о роли, об антре, об арабесках и вращениях, из которых ей предстояло вылепить впечатляющий образ. Партнер сделал ей подбадривающий знак и сказал с улыбкой, теперь уже уверенно перейдя на «ты»:
— Я с тобой, и все сделаю — ни о чем не беспокойся!
Ксения была уже сама отрешенность. Она двинулась к краю кулисы, ожидая лишь музыкального момента, соответствующего ее выходу. Тут Иноходцев произнес как бы невзначай:
— Ну, с Богом… Или, как там еще наш столяр, покойник, говорил…
Слова его с трудом дошли до сознания Ксении.
— Какой… столяр? — понизив тон, переспросила она.
— Ну, этот, который недавно… Как бишь его… Тимофей!
— Который недавно — что? Что с ним? С Тимошей что?!
— Да повесился он прямо у рампы. Ты разве не слышала? Трагическое событие уходящего года. Я-то думал, ты…
Это был выстрел в спину! Одновременно Ксению оглушили ожидаемые аккорды вступления. «Господи, как же это?» — промелькнуло у нее в голове. Перекрестившись, она шагнула в круг света навстречу биноклям, зрительным трубам, навстречу тысячам пар горящих, жаждущих зрелища глаз. Природный дар и академическая школа — именно они помогли Ксении совладать с прискорбной вестью, выйти к публике царственной походкой, с горделиво поднятой головой и просветленным лицом. Эти два незримых крыла в который раз вознесли юную надежду Русского балета над Мариинской сценой. Если бы только цвет Империи и гости, заполнившие партер и ложи, могли представить себе, каких нечеловеческих усилий стоило это «волшебство» измученной девушке! Разумеется, подоспевший партнер подхватывал балерину в нужные моменты, как ему и полагалось по роли, но сама Ксения чувствовала, что прыжки и вращения сегодня даются ей несравнимо тяжелее обычного: руки были словно свинцом налиты. Партнер слишком крепко вцеплялся в балерину, все время придавливая ее к полу. Ксения не могла понять, куда исчезли привычные легкость и воздушность, без которых не обходилось прежде ни одно выступление. И хотя ей хватило самообладания для того, чтобы все это не отразилось на образе, добиться полной свободы движений она не могла. Впрочем, если кто это и замечал, то только поддерживающий Иноходцев.
«Пахита» вообще считалась очень сложным для исполнения балетом, и особенно для исполнительницы главной партии, от которой в первую очередь зависело, удастся ли воплотить важнейшую задумку хореографа — знаменитое «гран-па». Это «гран-па» не всякой труппе было под силу: для его исполнения требовалось не меньше пяти солисток-индивидуальностей, высококлассный кордебалет, а от самой Пахиты, чтобы выделяться на таком фоне, требовалось исключительное владение всем арсеналом средств хореографии.
Ксения Светозарова этим искусством, слава Богу, владела виртуозно, но сложившиеся обстоятельства могли помешать и ей.
Адажио, и без того медленное, тянулось нестерпимо долго. Ксения всегда была убеждена, что одноактный спектакль короток по определению, да и по опыту это знала, сегодня же казалось, что еще одно па, и время совсем остановится. У нее постоянно кружилась голова, перед глазами все плыло, от этого терялся ориентир — где зал, а где задник, моментами становилось неясно. Вот прошло адажио, а в мозгу у Ксении металась единственная мысль: «Как танцевать соло?!»
Все силы выплеснулись в первый выход. Теперь ныло уже все тело, а боль в лодыжке и стопе стала почти нестерпимой (Ксения не могла понять, каким образом столь осторожный и предупредительный Иноходцев перед одной из ответственных фигур умудрился ощутимо задеть ногой как раз ее больное место). Ко всему прочему, балерину охватила нервная дрожь, и от страха возникла внутренняя скованность, которую та пыталась побороть молитвой.
Партия явно разваливалась, как говорят в балете, «все валилось из ног», и самое главное для Ксении сейчас было скрыть то ощущение тяжести и скованности, которое могло испортить ее исполнение. И вот настал черед соло, а заменить Ксению в этой части балета попросту никто не сумел бы (кстати, за кулисами она не заметила никакой «подстраховки» в костюме Пахиты, про которую якобы заранее было известно Иноходцеву). Когда Ксения все-таки приказала себе сделать сольный выход, в кулисах началась какая-то мышиная возня, послышался неприятный, ползучий шепот. На сцене при первых же движениях она ощутила некоторое неудобство, странную расслабленность в одной из лодыжек, а когда посмотрела вниз, увидела, что тесемки левого пуанта развязались — вот-вот совсем распустятся. В любой момент она могла запутаться в них, и тогда никакое мастерство не спасло бы от падения! В общем, соло прошло чудом, на честном слове; Ксении пришлось то и дело украдкой бросать взгляды на ноги, что со стороны смотрелось как «опущенные очи долу» и придавало облику балерины особое очарование.
