— Ну что, не протрезвели-с еще, господин ваятель? С огнем поиграли и хватит, выхожу я из этого дела, сам выпутывайся теперь.
Заносчивый скульптор опешил, а поставщик сырья продолжал напирать:
— За последнюю партию ты мне гроша не заплатил, а была ведь самая что ни на есть бронза, наилучшая! Зачем я только с тобой связался? Ненадежный ты человек, Звонцов, в России деловые люди по неписаным законам живут, уговор для них дороже денег, а ты не такой. Нерусская у тебя душа, жмот ты и шкурник, никогда богатым не будешь… Были ж у меня предложения от серьезных, фартовых людей — банки брал бы. экс… экспроприировал бы, а тут ты подвернулся со своими могилами, век бы их не видать! Так это вот чего… Я, значит, пойду проветрюсь покуда, чтобы ты тут от выпивки очухался, и давай по-хорошему, Звонцов, когда вернусь, денежки мои вот здесь должны лежать! — Скульптор в это время делал вид, что ищет по карманам ключи. — За все сполна раскошелишься, слышишь? Я тебя в последний раз предупреждаю, фраер, иначе крепко пожалеешь!..
Звонцов успел юркнуть за дверь:
— Иди, иди, проветрись, проклятьем заклеменный. Тебе сейчас как раз о-о-очень полезно! Может, вспомнишь, как мы с тобой вместе металл обратно отвозили. Я сам после этого в убытке остался, так что еще неизвестно, кто кому теперь должен, Ваня.
На лестничной площадке раздались проклятия и угрозы:
— Ну ты гнида, Звонцов! Раздавлю, убью!!!
Бесновался золоторотец недолго, а когда убрался, скульптор окончательно решил: «Придется откупиться, а то ведь действительно зарежет — что ему стоит, каторжной роже?»
Прочие Ивановы откровения Звонцов выкинул из головы, как горячечный бред: «Окончательно спился, подручный из него теперь никакой».
Для умиротворения теперь оставалось только взбодрить себя вином — ну самую малость! Скульптор достал из буфета бутылку кахетинского, ловко откупорил, аппетитно зажарил антрекот, так что получился недурной ужин.
За антрекотом Звонцову вздумалось заглянуть в оставленную Иваном свежую газету. Он мало интересовался происходящим в мире, а тут разобрало любопытство: что там новенького, какие склоки в Империи и за ее пределами, кто с кем воюет? Из городских новостей узнал о беспорядках, имевших место на Обуховском заводе и заводе Польте, о суде над зачинщиками, о каких-то многочисленных стачках и демонстрациях. «Надо же! И все это творится в Петербурге, у меня под носом, а я сижу в мастерской, ничего не знаю». Из Бобруйска сообщали об очередном террористическом акте боевиков-бундовцев, заложивших под кровлю местного православного храма адскую машину, — при взрыве под обломками крыши было погребено тридцать четыре прихожанина, мирно стоявших за воскресной Литургией. «Впрочем, меня это никак не касается, — шумят, и пусть себе шумят!» Любопытнее было узнать заграничные новости. На Балканах по-прежнему пахло порохом: Австро-Венгрия бряцала оружием перед Сербией, воспрянувшей духом после недавней победы над Болгарией; из-за океана сообщали об угольном кризисе и грандиозной забастовке горняков в штате Колорадо — шахтеры воевали с полицией. В обзоре художественной жизни Звонцов обнаружил репортаж из Амстердама с выставки, устроенной Обществом современного искусства. Журналист отмечал успех работ Кончаловского и Машкова. Вячеслава Меркурьевича разобрала зависть: «Всюду-то эти плуты москвичи пролезут! Назвались „Бубновыми валетами“
[199]
, пристроились в хвост к Сезанну, пригласили в компанию Матисса, и глядишь — их уже в Европе оценили. Знаем мы все это, наслышаны — примитивный балаган à la russe!» С досады он хотел уже отбросить газету в сторону, но тут увидел крупный заголовок: «Гибель „Голема“
[200]
— трагическая случайность или роковое предзнаменование?» Это был комментарий к облетевшему мир сообщению агентства Рейтер об ужасающей катастрофе океанского лайнера «Голем» — гордости американского пассажирского флота и последнего слова в мировом гражданском судостроении: «Грандиозный многопалубный корабль, представлявший собой целый плавучий город, оснащенный всеми удобствами, ресторанами, казино и дансинг-холлами. 13 декабря 1913 года столкнулся с айсбергом южнее мыса Доброй Надежды и затонул в течение получаса, став подводной могилой для тысяч пассажиров. Представляется странным, что трагедия произошла в широтах, где появление айсбергов наблюдается чрезвычайно редко, и всего в нескольких милях от берега. При этом из пассажиров спасся только один человек — русский мальчик-гимназист, чудом удержавшийся на воде благодаря спасательному жилету и вынесенный волной на берег спустя несколько часов после крушения. Подросток, сын золотопромышленника, путешествовал вокруг света с родителями и сестрой, которые тоже стали жертвами крупнейшей в истории катастрофы на море. Сейчас врачи оценивают его состояние как тяжелый реактивный психоз: православный ребенок не перестает утверждать, что во время гибели „Голема“ в небесах на фоне багрового заката видел Самого Господа Вседержителя, Лик Которого был гневен и взыскующ, а перст грозно указывал в морскую пучину». Автор статьи рассуждал о мрачной символичности катастрофы: корабль-гигант, перевозивший только богатых мира сего, рассматривался им как модель европейской цивилизации, погрязшей в пороках и подошедшей по апокалиптическим пророчествам к своему концу, точно подвергся Божьей каре, рассыпавшись, как глиняный колосс, что только доказывало видение ребенка, по мнению журналиста, не безумного, а лишь получившего религиозно-мистическое откровение. Звонцов, не отрываясь, до конца прочитал отчет о затонувшем лайнере. «Ничего себе! Оказывается, сны у Арсения вещие. Мудр, как царь Соломон, многообразен, как Протей»
[201]
.
V
Отужинав, внутренне взбудораженный ваятель почувствовал непреодолимую тягу к творчеству, тем более что на мольберте был закреплен картон с неоконченным рисунком. Вячеслав Меркурьевич никак не мог расстаться с фантазиями, вариациями на тему надгробного памятника из предместья и скульптуры из реквизита модной фильмы. В его воображении и на бумаге рождались все новые и новые формы, неожиданно явленные силуэты, навеянные притягательным мистическим образом богини, сверхженщины, амазонки и соблазнительницы. Увлекшемуся Звонцову, как всегда, показалось, что он мало выпил, что нужно добавить еще чуть-чуть. Он принялся за «двадцать первое столовое». Потом — точно бес попутал! — достал упрятанную в потайное место дозу галлюциногенного белого порошка, лсадно вдохнул. «Ну и будет! Теперь достаточно!» И Вячеслав Меркурьевич с новым рвением взялся за карандаш. По мере действия всех этих «стимуляторов творчества» на бумаге стали появляться новые детали, подсмотренные скульптором в собственном подсознании. Звонцов все более погружался в глубины своих фантазмов. Неожиданно в прихожей с грохотом открылась дверь. Этот грохот отозвался в затуманенной голове Вячеслава Меркурьевича гулким эхом. «Кто там еще? Разве я не закрылся на крю-ю-ук…» — мысль увязла в звонцовском мозгу, точно в иле. Но вот уже сами собой распахнулись настежь двери в мастерскую, и скульптор, вынужденный прервать свое занятие, отвернулся от мольберта. Незваным визитером был сам Государь Император Всероссийский Петр Великий Алексеевич с целой свитой подданных. Царь, по своей легендарной привычке, был облачен в походный Преображенский мундир, зеленый с алыми обшлагами и воротником. Под кафтаном виднелся камзол, тоже форменный, белые чулки обтягивали худощавые икры. Звонцову бросилась в глаза голубая муаровая орденская лента через плечо и усыпанная бриллиантами лучистая звезда Андрея Первозванного. «Эти независимые острые усики, черные взъерошенные невидимым балтийским ветром волосы, и взгляд — этот жгучий взгляд, гневно сдвинутые брови… Петр Великий, и сомнений не может быть!» Скульптор опустил голову, не зная, куда спрятаться от взыскующего взора помазанника Божия, и тут же увидел перед собой огромные государевы башмаки с пряжками. Он сразу вспомнил эти пряжки, эти башмаки и ужасающего исполина, который был обут в них той страшной ночью, когда в мастерской бушевал погром, только тогда в восставшем из ветхого гроба мертвеце с позеленевшим лицом трудно было узнать грозного Самодержца, теперь же, наоборот, его трудно было с кем-то спутать. Теперь и свита его окружала подобающая: под стать ростом своему державному шефу, лейб-гвардейцы преображенцы. в таких же, как и Петр, мундирах, в треуголках, некоторые в париках — видимо, офицеры, при шпагах, остальные с мушкетами и штуцерами
[202]
, были тут и «птенцы гнезда Петрова» — вельможи и фрейлины двора, разодетые в пух и прах, но все же от них исходил мерзкий дух последнего, едва заглушаемый формалином, как и в ночь прошлого визита кладбищенской «депутации» к ваятелю.
