И тут скульптор сообразил, что при нем нет ровным счетом ничего, подтверждающего, что именно он — Звонцов. Все документы, разумеется, остались дома, он, по рассеянности, всегда запихивал их куда попало, а когда ночью, спасая собственную жизнь, прыгаешь из окна, разве придет в голову захватить с собой хотя бы какую-нибудь справку?
— Но я уверяю, что…
— Тэ-э-эк-с… Значит, нет документов. В высшей степени подозрительно! — Офицер полиции повысил тон. — Вот что, голубчики: собирайтесь сейчас с нами, оба — до выяснения обстоятельств преступления — и без глупостей! Еще разберемся, что у вас за дела богемные…
«Голубчикам» ничего не оставалось, как повиноваться представителям власти, — под конвоем они безропотно проследовали в участок.
IX
Наконец наступил долгожданный чаемый потерявшим покой причтом, да и паствой (из тех, кто в искушение не впал) день переосвящения Николаевского храма, почти девяносто лет слывшего среди петербуржцев, держащихся строгой веры, местом благословенным. Чин отслужил сам отец протоиерей — он обильно, сажень за саженью, окропил намоленные почтенные стены, и все присутствовавшие в храме со старанием и тщанием, независимо от наличия голоса и слуха, подтягивали за причтом и хором.
— Спаси, Господи, люди Тёоя и благослови достояние Твое… — Даже новый батюшка, срочно назначенный в Николаевский приход с благословения самого Высокопреосвященнейшего митрополита после казуса с «иностранной» собакой, отец Давид, нашел, что освящение прошло «весьма и весьма достойно, в полном соответствии с установленным каноном». Такая оценка, надо сказать, обрадовала весь причт, потому что длинные языки утверждали, что отец Давид Юзефович приставлен «от Синода» следить, не допускают ли единоверцы в служении чего-нибудь недозволенного.
Уже в тот же день перед вечерней кто-то заметил, что недавно пожертвованная икона Архиепископа и Чудотворца Мирликийского «мироточит», да так обильно, что благовонная жидкость прямо струилась с лика и с десницы, и недостаточно было просто собирать ее ваткой — под киот пришлось подставить сосуды. Но этим чудесные явления не ограничивались: когда открыли киот, обнаружили, что черты святителя точно отпечатались на стекле — участки, бывшие на иконе светлыми, оказались затемненными и, наоборот, темные как бы просветлели. Факт этот, как водится, тут же просочился в столичную прессу, где дал повод скептикам от науки вдоволь порассуждать о его материалистической природе, назвать отпечаток «фотографическим негативом», в то же время духовные и некоторые традиционно патриотически настроенные издания проводили смелые восторженные аналогии с Образом Спаса Нерукотворного. Как только возникли эти газетные разнотолки и публичная шумиха, отец настоятель получил конфиденциальное письмо от Владыки Владимира, в котором ему предписывалось, во избежание кощунственных недоразумений, отправить мироточивую икону вместе со стеклом в управление епархии, чтобы созданная при Духовной Академии комиссия профессоров-клириков провела компетентное обследование на предмет чудотворения. С самого образа должно было снять точную копию и установить на прежнее место в той же ризе, по крайней мере до тех пор, пока комиссия не придет к окончательному выводу, при этом Владыка особо предупреждал, чтобы замена была произведена безо всякой огласки (настоятелю разрешалось поставить в известность только остальной причт). Отец Феогност в кратчайший срок сделал все согласно архиерейскому предписанию.
Теперь уж на смену временному духовному нестроению под своды старой петербургской церкви навсегда должна была вернуться прежняя благодать, но вопреки добрым чаяниям и молитвам странные искушения не прекращались, продолжая преследовать самих батюшек.
— Видимо, не на шутку мы Господа прогневили! — жаловался протоиерей отцу Антипе, навестившему бывший приход. — Я ведь до сих пор хожу сам не свой. Нету лада в душе, мира нет! Такое за собой на днях заметил. что не по себе стало. Я теперь, отец Антипа, смертный час любого человека знаю: кого не увижу перед собой, сразу определить могу точную дату, когда он преставится! Отчего это провидение и что мне, грешному, с ним делать? Вряд ли такой дар сомнительный от Бога — пользы в нем никакой. Отпевание на этом вот самом месте несколько раз уже предугадал! Казню себя за это — выходит, напророчил смерть добрым людям. Прямо как та птица неразумная: «Кукушка, кукушка, сколько мне лет жить осталось?», а она знай себе кукует. Ну скажи, разве не напасть, не искушение для души?
— Да уж, пожалуй, хорошего мало! И то сказано: никому не дано знать часа своего! А о чужом и вовсе не сказано ничего. И я ведь, отец настоятель, покоя не обретаю. В детстве была одна праздная мечта, я уже, кажется, и не вспомнил бы, а тут — кто бы мог подумать? — проявилось! Мачеха меня воспитывала. Знаю, что иные женщины чужих детей воспитывают лучше родной матери, но моя мачеха к этим исключениям не относилась — настоящая ехидна. Отец подкаблучник был, так она безнаказанно надо мной издевалась. Совсем еще мальчишкой заставляла зарабатывать: обувь я господам на улице чистил, афишки клеил и чего только делать не пришлось. Рукоприкладством-то она не занималась, зря наговаривать не буду, но скупостью отличалась необыкновенной: отбирала до гроша все, что я умудрялся заработать, и держала меня на хлебе да на квасе. Все, что ей попадало в руки, тратила только на себя — франтиха-то была первая на деревне, мачеха моя, на шали копила, на паневы всякие. Вот и была у меня давнишняя мечта, чтобы найти монетку вроде маячка: заберет она ее, а та мне и укажет, где кубышка мачехина, в которой все денежки спрятаны, бывает, даже молился о том Николе, по-детски, конечно, — так ведь детская молитва доходчивая! Ну, потом заболела мачеха и недолго мучилась… Много лет уже прошло — мир ее праху и душе упокоение! Зла-то у меня на нее никогда особого не было — кто ж из нас без греха? Да и забылось все. Только вот недавно совсем заметил за собой способность одну — стоит пообщаться с человеком, как начинаю чувствовать, где у него деньги и сколько. Сумму могу назвать вплоть до копейки, и доход, и приход, даже где лежат, все мне становится известно.
Отец Феогност посмотрел на него с недоверием:.
— Не веришь, отец протоиерей? Ну, тогда доказательство, не обессудь уж: было у тебя утром тридцать два рубля, а сейчас только двадцать семь. В ризнице во внутреннем кармане твоего сюртука.
— Верно! — непроизвольно вырвалось у протоиерея. Сегодня он взял в лавочке продуктов и еще сатина на новый подризник — вместе как раз выходило пять рублей! — Ну, брат, теперь вижу — и тебя лукавый крутит. С нами Бог. отец Антипа, молиться сугубо надо, как иначе побороть? Кадить нужно больше, ладана не жалеть — боится он фимиама!
— Мало того, меня еще, как назло, в последнее время преследует постоянная нужда в деньгах.
— И у меня на этом искушения не кончились: вчера-то еще что было, — продолжал жаловаться о. Феогност. — Служил литургию, и попались мне две записки об упокоении, так я их когда прочитал, чуть из рук не выронил: в одной черным по белому «за упокой всех святых» написано, а в другой всех наших священников имена, да еще и твое тоже — первым значится, мое последним! Может, и пошутил какой озорник, но это ведь каким греховодником быть надо, страха Божия вовсе не иметь! Пожалуй, твоя правда, отец протоиерей: все сие по грехам нашим! Напасть бесовская, не иначе!
