«Наверное, Смолокуров уже здесь и она догадалась, что я решил принять его предложение, а потому так срочно приехал, — сообразил Звонцов. — Но я все-таки еще кое-чего стою — так точно все вычислил!» Расторопный камердинер забрал его единственный чемодан, а зачехленный холст Вячеслав Меркурьевич оставил при себе — свою главную ценность он не мог доверить никому. В остальном он положился на гостеприимство мудрой хозяйки и послушно последовал за слугой по широкой лестнице на второй этаж, где в просторной спальне обнаружил свежезастеленное ложе, на котором он распростерся с огромным наслаждением, едва различая сквозь сладкую дрему вежливое «Gute Nacht!»
[223]
камердинера. Но Звонцову и здесь не суждено было обрести «добрую» ночь: один и тот же сон возобновлялся несколько раз после пробуждения в холодном поту. Ему виделась столовая старого дома Флейшхауэр с водруженной на скалоподобный постамент скульптурой крылатой женщины, той самой, со старого надгробия. Статуя, различимая до мельчайших деталей, возвышалась посреди обеденного стола, за которым собралась честная компания старых звонцовских знакомых из загробного мира. Один отвратительнее другого, и вся эта навья
[224]
шайка хором завывала, как стая голодных волков, протягивая костлявые пальцы к своей утраченной святыне. Видения нечисти прекратились только с рассветом, когда измученный, а совсем не свежий, как сулила фрау, Вячеслав Меркурьевич окончательно проснулся. Он готов был рвать на себе волосы: «Да что ж это такое! Неужели немка оставила проклятую дьявольщину на старом месте… И главное, знать бы, что это за убожество бронзовое, ведь явно же какой-то символ темных сил, не иначе! А я, дурак, так и не собрался перед отъездом навестить „дорогую“ могилку — может, там, на камне, выбита разгадка ее тайны, как в готическом романе? Я ведь даже эпитафию забыл… Когда вернусь, может, и могилы-то не найду! Трус — испугался, вот и мучайся теперь до гробовой доски!».
После завтрака, который гостю принесли прямо в спальню («А мадам сверх меры ко мне внимательна, раньше я такой заботы не замечал. Точно почуяла, что я не с пустыми руками приехал, — ах, фрау, ах, старая лиса!»), Звогщов явился прямо в апартаменты к Флейшхауэр и без лирических отступлений объяснил ей, что привез на продажу новую уникальную картину. У меценатки загорелись глаза, и она вознамерилась сразу увидеть звонцовскую диковину. «Почему она ничего не говорит о Смолокурове? Неужели ведет свою игру?» — удивился живописец. Он устроил фрау приватный просмотр в «своих» комнатах. Ценительница подлинного искусства была поражена, отметила неоспоримые достоинства полотна. Ее вердикт был по-немецки лаконичен и практичен:
— Вы достигли поразительного оптического эффекта — поздравляю! Вещь очень высокого качества и стоит очень больших денег.
Звонцов внутренне ликовал: «Картина пройдет экспертизу на любом аукционе. У мадам наметанный глаз!»
— Вообще-то я привез эту работу для господина Смолокурова. По моим сведениям, он должен быть здесь, в Германии, и я был уверен, что…
— Мы тоже ожидаем его прибытия со дня на день, — поспешила сообщить Флейшхауэр, — но он, видимо, задержался где-то в пути. В Европе много соблазнов, а у него к тому же наверняка здесь еще какие-нибудь важные дела — Германский рейх велик. Но, дорогой Вячеслав, имейте в виду, что я всегда найду для вас самого выгодного клиента.
— Хотелось бы, конечно, дождаться Евграфа Силыча… — «Живописец» выглядел несколько озадаченным.
— Кого? — фрау как будто не расслышала.
— Смолокурова, разумеется, но, впрочем, я был бы очень признателен, если бы вы все-таки подыскали покупателя. Так, на всякий случай, — не сомневаюсь, что сделка была бы выгодная.
Только теперь Звонцов по-настоящему ощутил, что его положение благоприятнее, чем казалось: «Как кстати, что Смолокурова нет здесь! Чуть было опять не угодил к нему в кабалу по собственной воле — он бы ни за что не остановился на одной картине… Только бы этот паук не появился в самый неподходящий момент — главное, до его приезда забрать скульптуру, и домой! Пусть мертвецы ликуют, и я буду спасен. А если Флейшхауэр за это время еще и пейзаж продать умудрится (глаз-то она на него сразу положила), то вернусь в Петербург со щитом и на белом коне! Действовать нужно, действовать, ковать железо, пока горячо…» Упрашивать хозяйку, чтобы она показала ему новую виллу, не пришлось: фрау сама спешила похвастаться перед русским дворянином «скромным приютом жрицы германского духа и Общемировой Души». Ваятель только выказал особое желание внимательно осмотреть ее коллекцию скульптуры, полюбоваться новыми приобретениями и освежить в памяти впечатления от уже виденных им когда-то раритетов. Подобный порыв любви к искусству польстил Флейшхауэр, она провела Звонцова по самым сокровенным, излюбленным местам своего дворца и сада, которые представляли собой настоящий частный музей, единственный в своем роде во всей Европе по ее собственному признанию.
— Здесь бывают только избранные, только те, кого я сама считаю причастными великой тайне Красоты и Гармонии. — гордо заявила она, недвусмысленно намекая на исключительное доверие, оказываемое молодому «живописцу», а возможно, и на их старое знакомство. Меценатка показывала Звонцову мраморные изваяния и бронзовые фигуры древних богов, эллинских деспотов и героев олимпиад, бесчисленных императоров, патрициев и матрон великого Рима. Здесь были и просто торсы, безжалостно отколотые варварами многих столетий прекрасные головы, совершенные в своей красоте каменные руки. Флейшхауэр даже отвела гостя из России в отдельную комнату — камеру с бронированными дверями, напоминавшую сейф. «Неужели то, что мне нужно, спрятано здесь?» — предположил Звонцов, замирая на пороге, чувствуя, как кровь приливает к голове и стучит в ушах: «Как же я открою этот проклятый несгораемый шкаф?!» Но в комнате оказалась собранная непредсказуемой дамой за последние годы обширная коллекция герм, изображавших Приапа
[225]
, а также главных предметов его весьма игривого культа, видимо, собранных по всей античной Ойкумене
[226]
. У ваятеля от сердца отлегло, он даже не смог скрыть улыбки: выходит, не столь уж безумным делом он сам когда-то занимался, если даже сама Флейшхауэр не брезгует коллекционированием подобных «штучек». Фрау заметила звонцовскую реакцию, заподозрила его в филистерстве:
— Напрасно улыбаетесь, Вячеслав! Это очень серьезное, можно сказать, научное собрание. Не реплики какие-нибудь, не слепки — все подлинное, бесценное во всех отношениях. Вот видите, некоторые гермы раскрашены — редчайший пример полихромной скульптуры. Разве вам не известно, что греки раскрашивали свои статуи. Их остались единицы, сохранившие следы краски. Мои агенты облазали всю Апулию и Сицилию, прежде чем отыскали то, что вы теперь с таким скепсисом разглядываете…
