Перед Звонцовым открывались просторные апартаменты, тщательно и со вкусом меблированные, с картинами в тяжелых рамах. В одном из помещений была даже библиотека — длинные ряды тисненных золотом корешков поблескивали при свете фонарика. Скульптор удивленно разглядывая интерьер той части дома, где никогда не был, к тому же он все никак не мог взять в толк: зачем собаке столько места и роскошь, в которой не всякий человек нуждается? Наконец, в центре круглой залы с колоннами он увидел большой замшелый камень — тот самый «кусок Броккен», который Флейшхауэр использовала в качестве пьедестала для звонцовского дара, но теперь вместо скульптуры на нем возвышалась собачья урна, задрапированная траурным крепом. Ваятель вспомнил «поминки» Адели и как скорбящая фрау точно таким же черным покровом укутала урну с прахом «несчастной». Он и тогда еле вытерпел безумную церемонию, а сейчас брезгливо отвернулся: «Смена причуд вполне в духе старой сумасбродки — бронзовую любимицу заменил домашний мемориал с захоронением четвероногой. Только эпитафии не хватает. Сентиментальная дура!» Раздраженный Звонцов осмотрел все помещения — «валькирии» не было нигде. Вместе с разочарованием подступила усталость, когда Вячеслав Меркурьевич остановился в маленькой комнате, по всем признакам — тайном кабинете самой Флейшхауэр. Из обстановки здесь более всего выделялся массивный письменный стол на мощных точеных опорах толщиной со ствол порядочного дерева.
Луч фонарика скользнул по его поверхности и высветил газетный лист. Звонцов взял газету с зеленого сукна, нащупал дрожащей рукой сначала спинку стула, затем сиденье, а ноги сами подогнулись в коленях. Перед ним оказался номер «Berliner Zeitung»
[232]
за осень 1913 года. Небольшая статья была обведена жирным красным карандашом и вдобавок снабжена отметкой «NB!». Это был отчет с аукциона «Дрюо», упомянутого Смолокуровым во время делового разговора в бане: «Во второй декаде ноября в Париже прошел очередной аукцион предметов искусства „Дрюо“. Очередные торги, как и предполагалось, стали одним из важнейших событий этого года в художественной жизни Европы и уже привлекли внимание самых авторитетных меценатов, коллекционеров, ценителей прекрасного из разных концов Старого и Нового Света. На этот раз было выставлено на продажу малоизвестное полотно Ван Дейка, несколько новых работ господина Боннара, а также оригинальные натюрморты вошедшего в моду живописца, талантливо экспериментирующего под псевдонимом „КД“. „Дрюо“ всегда приносит самые неожиданные сюрпризы. Нынешнее увлекательное действо в этом смысле тоже не стало исключением. Настоящей сенсацией стала продажа нескольких полотен из так называемого „железного“ цикла живописца „КД“ по баснословной цене (в статье была указана сумма в несколько миллионов франков, при виде которой у Звонцова захватило дух). Покупатель — представитель весьма известного греческого рода, зато личность самого автора шедевров остается загадкой, несмотря на то что его творчество известно ценителям уже несколько лет. Кроме видной общественной деятельницы. меценатки мадам Флейшхауэр, пользующейся высоким авторитетом в кругах европейской духовной элиты и представлявшей на аукционе интересы таинственного „КД“, никто никогда не видел восходящую звезду живописи. Неизвестно ни его полное имя. ни местопребывание. Между тем эта персона окружена невероятными слухами, усердно тиражируемыми европейской прессой разного уровня — от респектабельных изданий до бульварных газет. В целом ..КД“ представляется уникальной, всесторонне одаренной личностью, создателем стиля в искусстве, отражающего новейшее направление эстетической и философской мысли, а его работы — знаками грядущей культуры сверхчеловечества, уходящей корнями в арийскую древность. Что ж, истории искусства известны примеры подобных творцов — затворников, созидающих свои неординарные произведения в доступном только им замкнутом мире творческой фантазии и предпочитающих сам процесс творчества публичной известности и шумной светской жизни, нарушающей их внутреннюю цельность и гармонию. Вспомним, однако, евангельскую мудрость, гласящую: „Все тайное когда-нибудь становится явным“ и оставляющую нам надежду, что рано или поздно возмужавший. маститый художник, которому уже не будет страшно искушение славой, возможно, откроет себя миру».
Подобной публикации в «случайно» подвернувшейся газете Вячеслав Меркурьевич никак не ожидал увидеть: «Вот уж действительно сюрприз! Ну и жук Евграф Силыч! Понятно, что я давно продал ему эти картины, и он распорядился ими по своему усмотрению, но мог бы меня поставить в известность, хотя бы из приличия! Каков скромник! Еще бы, цены-то взвинтил такие, что в сравнение не идут с моим гонораром пятилетней давности, вот и постеснялся… А «добрая фрау» тоже хороша — связалась с этим жуком! Конечно, зачем им со мной делиться?!» Последнее было всего обиднее для Звонцова — «важные господа» уже исключили его из своей игры, вышвырнули, как паршивого щенка, за дверь. Рассуждения автора статьи об «уникальной личности „КД“ на таком фоне оставили его равнодушным, и вообще репортеры в очередной раз вызвали у скульптора презрение: «Журналистская братия, как всегда, самоуверенна до тупости. Им и в голову не приходит, что настоящего „КД“, русского самоучку, вряд ли когда-нибудь узнает не то что „мир“, но и сама мадам Флейшхауэр, и даже „всемогущий“ Смолокуров! А в общем, это даже замечательно — для меня-то прежде всего! И справедливо… И не дай Бог им узнать…». Сама же ситуация, в которой он никак не предполагал оказаться, виделась Звонцову прескверной: попал черт знает в чье логово, крутом сплошная мистика и обман, а главное — скульптуры в доме точно нет и искать больше негде. «Что же делать, что?!» — он обхватил руками измученную голову и впал в безысходное, отупляющее оцепенение. Когда Звонцов совладал с этой каталепсией, за окном уже светало. Ваятель спохватился, вскочил, выключил фонарик, напоследок оглядел кабинет и увидел большой квадратный сверток, небрежно прислоненный к подоконнику. Прежде чем развернуть, он подумал: «А нужно ли? Черт знает, что здесь еще может храниться!», но ветхая тряпка уже затрещала на остром углу, обнажив сверкнувшее чеканное серебро. Сорвав ветошь, он увидел убранный в роскошную ризу образ: жемчуг, драгоценные камни, самоцветы. И лик — самое главное, лик, который нельзя было спутать ни с каким другим! Это был тот самый образ Николая Угодника, который Смолокуров заказал в подарок для своей неотразимой балерины! Звонцов поднес его ближе к лицу, чтобы окончательно убедиться, что не ошибся, — сомнений не оставалось никаких.
Именно у этой иконы он просил удачи в делах. «Значит, воры украли ее прямо из храма? Дерзко, ничего не скажешь! Нужно было еще переправить через границу, доставить сюда… Ха-ха! Что же тогда получается? Неужели это… как она здесь оказалась? Ха! И кто же эти воры?»
Скульптор, вцепившись в икону, буквально впился взглядом в лик угодника: «Николушка, сделай что-нибудь! Я ведь погибну здесь, а ты можешь попросить Господа, и Он простит меня, путаника… Помоги понять, в какую паутину я попал, вразуми, Николушка!» И тут Звонцову показалось, что с иконы на него смотрит не святой Николай Чудотворец, а его единственный, им же самим обманутый друг Арсений Десницын! Это был точно знак свыше, по крайней мере Вячеславу Меркурьевичу хотелось верить, — он видит глаза Арсения, верить, что тот подает ему добрый знак из далекой России и не держит зла на попавшего в беду скульптора. Мгновенно возникла шальная мысль забрать образ с собой, но Звонцов не осмелился на подобный поступок: если бы пропажу обнаружили, он вряд ли успел бы выкрасть статую и уехать. «Нет! Этого никак нельзя делать!» — решил скульптор. Ему нужно было немедленно покинуть дом, и он чудом успел уйти незамеченным — сторож уже проснулся, кряхтел в своей каморке, но не выходил — видимо, был занят бритьем. «Это все Никола, это Сеня меня вспомнил!» — Скульптор не терял надежды достичь цели поездки. еще верилось в успешный исход.
