Они все шли по чуть припорошенной снегом аллее. Ваятель молчал, обезоруженный таким натиском почтенной мадам.
— Nun gut!
[234]
Я рада, что вы согласны. Кстати, будьте так любезны, спуститесь сегодня вечерком ко мне — я отдам вам книги, которые вы в спешке забыли забрать с собой.
«Что там еще за книги?» — напряг память Звонцов.
— Наверное, это какие-то старые учебники, конспекты лекций.
— Возможно. Прислуга их собрала, вся стопка у меня. Я их не развязывала и не смотрела. Собственность — понятие священное, так что вечером жду вас у себя и никаких возражений не принимаю. Таков мой каприз, если хотите!
Вячеслав Меркурьевич сознавал, что больше не следует раздражать опасную немку, к тому же солнце проглянуло сквозь облака, подобные пышным немецким перинам, и на душе стало легче. Он почувствовал себя увереннее: «Ничего не узнал сейчас, ну и что? Вечером, возможно, представится более подходящий повод… Терпение! До сих пор так терпению и не научился — в серьезном деле торопливость может разом испортить все».
IV
После прогулки Звонцов по привычке спал: если ему удавалось отвлечься от навязчивых, тревожных мыслей, то совершенно ничего не снилось, а это, как известно, самый полезный сон. В такой самогипноз можно было погрузиться, как в теплую ванну, и уже через пару часов встать с новым запасом сил, готовым к очередным жизненным коллизиям. Вячеслав Меркурьевич поднялся часов в семь по будильнику и, решив вжиться в образ барина-сибарита, нажал заветную кнопку. Через минуту камердинер уже помогал ему облачаться во фрачную пару — «художнику» захотелось удивить мадам своим элегантным видом. Прежде чем спуститься в хозяйкины покои, он даже покрасовался перед зеркалом, побрызгал на себя французской eau de toilette, расчесал волосы по моде — на прямой пробор — и тщательно напомадил. Теперь он выглядел вполне comme il faut. «Попробую немного ей подыграть — пусть вспомнит о времени, когда опекала своего стипендиата, может, проговорится о скульптуре, которой была так восхищена…». Стоило ваятелю подергать шнурок колокольчика у входа в апартаменты Флейшхауэр, как она сама возникла в дверях в облике молодящейся римской матроны времен Петрония
[235]
— в пурпурной тунике, украшенной золотистым орнаментом. На голову и плечи эксцентричной фрау была наброшена длинная черная шаль из тончайшей шерсти с подобным же орнаментом по краям. Лицо ее было сильно напудрено, глаза резко очерчены тушью и оттенены, накрашенные губы карминно алели.
Флейшхауэр, видимо, уже поджидала гостя и не скрывала своей радости:
— Ах, это вы, Вячеслав! А я уже решила, что не уступите прихоти дамы, тоскующей по несбыточному идеалу. Молодец, что одолели свою хандру, — «Gaudeamus igitur, juvenes dum sumus»!
[236]
Вы ведь еще молоды, и я, как видите, не считаю возраст помехой для маленьких радостей жизни. Милости прошу к моим ларам!
[237]
Она обвела рукой небольшую, но очень живописную залу, оформленную в помпеянском стиле: стены с декоративным орнаментом в виде легчайших, тонких гирлянд, росписью под мозаику, затейливый наборный паркет, бронзовые напольные светильники в виде жертвенников. С потолка на цепях спускалась ажурная люстра. «Да уж, во вкусе ей не откажешь!» — лишний раз убедился Звонцов. За низким канапе, украшенным золочеными накладками, красовалась настенная фреска, изображавшая в натуральную величину на багровом фоне прекрасную римлянку, задумчиво восседавшую в кресле под широкой полосой-узором, в котором свастики чередовались с концентрическими квадратами, сливаясь в одну непрерывную линию. Одеяния римлянки точь-в-точь соответствовали вечернему туалету самой Флейшхауэр.
— Как хороша! Это ваш портрет… — скульптор чуть было не добавил «в молодости», но вовремя спохватился. Фрау томно улыбнулась:
— Увы, нет, — только фрагмент фрески с виллы Мистерий в Помпеях. Возможно, то была и реальная женщина, но она погибла почти две тысячи лет назад при извержении Везувия. Мне просто приятно любоваться ею и думать, что красавица давно мертва, а красота — вот она, бессмертна… Ай да Вячеслав — вы. оказывается, мастер и по части комплиментов! Я люблю, когда мне льстят, — это тоже искусство — уметь сказать даме приятное.
«Когда же ты мне скажешь, куда спрятала „мое“ надгробие, старая кокетка!» — злился в душе Звонцов. Немка же вдохновилась и, наверное, решила, что уже «очаровала» молодого русского «живописца»:
— Если вы так хотите видеть мой портрет, то, пожалуй, вот это подошло бы больше, мне кажется, очень соответствует моему облику и философскому складу. Приглядитесь — вот здесь! — она обратилась к большому живописному полотну, приморскому пейзажу в зеленых тонах. Море, гнущиеся под ветром кипарисы, замшелые скалы и ступени лестницы, ведущей к запущенной античной постройке, даже небо — все было изумрудного оттенка, и от всего точно исходил запах морских водорослей. Только колоннада со скульптурами светилась мраморной желтизной, да белела прибрежная пена… А Флейшхауэр указывала на женскую фигуру, закутанную в черное, облокотившуюся на каменный выступ, всем своим существом устремленную навстречу таинственной стихии и едва заметную на фоне этой мощной символической натуры.
— Видите — это я! Всю жизнь вглядываюсь в лицо дальнего, скрытого за недоступными горизонтами мира прообразов всего Сущего… Это Бёклин — «Villa am Meer»
[238]
. Я знала его уже стариком, у нас было схожее видение мира, мы дружили. Он подарил мне один из пяти вариантов картины, и я решила, что не без намека: по-моему, он тоже увидел меня в этом образе… Я, в сущности, так одинока, друг мой, что могу быть откровенна только сейчас, с вами, ведь у вас такая чуткая, русская душа!
Фрау приблизилась к Звонцову, а он сделал шаг в сторону: «Этого мне еще не хватало! И потом, это наверняка неспроста — задумала что-нибудь, старая бестия. Не нужно мне ее страстных откровений!»
— Госпожа Флейшхауэр, — не без некоторого раздражения произнес скульптор, — простите, мне показалось, что на прогулке вы говорили о каких-то книгах, которые я когда-то забыл в вашем доме. Разве я не для того сюда приглашен, чтобы их забрать?
— Как вы, однако, нетерпеливы, Вячеслав! — грустно вздохнула госпожа. — Такой дивный, спокойный вечер, можно было бы приятно отдохнуть… И кстати, признаюсь, есть повод для скромного торжества — сегодня день моего Ангела. Хотя, если вы настаиваете, пройдемте в соседнюю комнату — книги там. Посмотрите заодно, где я коротаю долгие вечера и одинокие ночи…
