— Господи! Какая еще инсценировка? Вы забываете — у меня есть дворянская честь… — Вячеслав Меркурьевич чуть не плакал. — Ну сами подумайте, что значит обратиться в полицию? Дело затянется, в обществе поднимется шумиха — это же удар по репутации, и не только по моей. Разве господину Смолокурову не дорога репутация? К тому же вполне вероятно, что картины не найдут… Приезжайте позже — хотя бы через неделю! Или еще позднее, за это время я наверняка что-нибудь придумаю. Передайте своему хозяину: пусть не сомневается, картины будут написаны заново, я обещаю!!! Умоляю вас, передайте ему, что я обязуюсь заплатить неустойку, если он потребует.
Больше всего скульптор жалел, что не украли кладбищенскую бронзу: «Вызвали бы полицию, может, по горячим следам отыскали бы картины. Сейчас каждая минута дорога, а потом — ищи ветра в поле!»
— Я сожалею, — тем же бездушным тоном отвечал юноша, — но условия контракта не могут быть нарушены. Там четко оговорено, что в случае невыполнения заказа в срок вы обязаны вернуть аванс в десятикратном размере. Хозяин напоминает, что, если быть совсем точным, всю сумму вы должны вернуть в течение трех дней. Я вообще здесь ни при чем — все решает Евграф Силыч. Имейте в виду, ваша репутация все равно пострадает, если вернете деньги, так что лучше отдать работы, в противном случае последствия для вас будут самые печальные. Это все, что я был уполномочен вам сообщить. Разрешите откланяться.
Курьер оставил Звонцова на грани прострации. Теперь он просто не знал, как быть: рассчитаться со Смолокуровым в ближайшее время не представлялось возможным, к тому же его страшно разозлил нагловатый «казачок» последнего. Вячеслав Меркурьевич «исследовал» груду бутылок, оставленную в мастерской: «гости» приговорили весь его винно-водочный запас. Наконец нашлось немного благородного «аи». Он жадно выпил остаток — отчасти полегчало. Немного просветлело в голове, мысли стали стройней и логичнее, зато реальная оценка событий стала еще мрачнее. Если передать кому-нибудь все впечатления последних дней, какими они остались в памяти, его впору было запереть в желтый дом, а там доказывай, что ты «жертва нападения» карликов и оборотней, хоть до самой смерти.
«Что же теперь делать? Денег нет, картины попробуй напиши за считанные дни, а значит… Да что же делать-то, в конце концов?!» Звонцов метался в отчаянии, находя кругом мусор. Попадись ему сейчас любой тип, которого можно было бы заподозрить в содеянном, убил бы, не задумываясь. «Вот сволочь!» — в ярости он уже по привычке швырнул в стену каким-то мраморным осколком. С потолка посыпалась штукатурка. Звонцов встал, превозмогая боль, заставил себя переодеться во все чистое. Долго возился в ванной, отмывал с лица следы крови, пытался затонировать зубным порошком ссадины и синяки: сизый «блин» стал напоминать маску старого, больного клоуна. «Все-таки лучше выглядеть клоуном, чем избитым оборванцем, — рассуждал Вячеслав Меркурьевич. выходя на улицу. — Нужно сейчас же найти Ивана и освободить мастерскую от кладбищенской бронзы. Только бы не наткнуться на Арсения». Возле Мариинского театра Звонцов на ходу вскочил в уходящий трамвай, героически снося боль в суставах, и очень скоро был уже на углу Малого проспекта и 9-й линии. Десницын-старший оказался «дома» один — впервые за последние дни Звонцову повезло. С утра Иван успел поправить здоровье «сороковкой»
[107]
и был готов на любые подвиги, к тому же звонцовский вид окончательно его вытрезвил. Скульптор поспешно объяснил, что нужно немедленно забрать назад всю ворованную «бронзу», потому что полиция уже напала на след и в любой момент может нагрянуть в мастерскую. Вячеслав Меркурьевич, не сморгнув глазом, приврал, а Иван страшно испугался, прикинув, какой каторжный срок грозит ему «по совокупности» всех его лихих деяний.
— Куда же я дену-то все? Это не иголка, не гвоздь — в кармане не спрячешь…
Звонцов обозвал его «олухом, пропившим мозги», и объяснил, что ничего нет проще, как отвезти скульптуру обратно на Смоленское и сгрузить на каком-нибудь глухом участке, а часть скульптур, уже распиленных для удобства плавки, предусмотрительный Звонцов решил переправить в «литейку».
Иван был согласен на все. Днем заниматься перевозкой все же не осмелились, а когда на город спустились сумерки и столичная публика пила по домам вечерний чай, никто из редких прохожих даже внимания не обратил на двух типов, гонявших на извозчике из Коломны к Голодаю и обратно. За три ездки мастерскую освободили от «компромата» и заодно от мусора. «Ломовик»
[108]
, получив целый четвертной билет, даже не поинтересовался, что за тяжести в больших мешках пришлось перевозить. В общем, все было сделано тихо и без накладок.
Только поздно вечером Звонцов обратился к врачу. Опытный лекарь долго выслушивал и осматривал больного, сострадательно покачивая головой при виде следов от побоев. К счастью, никаких серьезных повреждений врач не нашел, но прописал Вячеславу Меркурьевичу свинцовые примочки и болеутоляющее, а также посоветовал попить брому:
— Нервишки у вас, батенька, совсем никуда. Я, конечно, понимаю — вы человек творческий, увлекающийся, но, простите старика за назидательный тон, нужно во всем соблюдать меру. Старайтесь ничем не злоупотреблять, попробуйте придерживаться хоть какого-то режима. Для начала полежите в постели в полном покое денька три — это для вас лучшее лекарство.
«Знал бы он, что меня ждет через три денька!» — подумал Звонцов.
VII
Уже к ночи он решился заявить о случившемся в полицию. Узнав, что ограблена мастерская скульптора и похищено много произведений, заспанные полицейские довольно быстро прибыли на место преступления. Пока эксперты с рядовыми чинами при понятых обследовали звонцовское ателье, строгий офицер придирчиво, то и дело с недоверием поглядывая на разукрашенную физиономию хозяина, допрашивал его:
— Так, значит, говорите, напали, когда открыли дверь?
— Да, именно так. Чем-то ударили, и дальше я ничего не помню.
— А зачем открываете двери посторонним? Для этих целей положено иметь глазок! Серьезный человек, а так легкомысленно поступили. Уж очень вы неосмотрительны, господин Звонцов!
Скульптор развел руками и стал сокрушаться, что утрачены плоды его многолетних трудов, в том числе настоящие раритеты. В глубине души он уже жалел, что обратился к стражам порядка: допрашивающий был слишком любопытен. Решив, что дело идет о крупном ограблении, офицер настоятельно попросил составить список похищенных ценностей, указать хотя бы примерно их общую стоимость, назвать свидетелей, которые смогут подтвердить масштабы причиненного ему, господину Звонцову, ущерба и, желательно, сам факт налета. Тут-то Вячеслав Меркурьевич понял, что просто получить для отчета перед заказчиком официальный документ о том, что он действительно ограблен, у него вряд ли выйдет. Дело угрожало принять самый невыгодный для Звонцова оборот. Полиция взялась за расследование всерьез. Профессионалы в мундирах сновали по мастерской, собирали оставшиеся на полу осколки, кто-то даже обнаружил отпечатки пальцев на мебели, а снятие показаний с пострадавшего грозило вот-вот превратиться в допрос обвиняемого. Скульптор затрепетал: «Если так и дальше пойдет, вся авантюра с заказом раскроется!» Мастерская не оборудована для занятий живописью, значит, начнут выяснять, где он писал картины, потом придется назвать имя заказчика, потом из него вытянут имя подлинного исполнителя, а если не вытянут, то потребуют свидетелей работы Вячеслава Меркурьевича над картинами, каковых нет и быть не может, тогда могут назначить какой-нибудь судебный эксперимент для подтверждения авторства работ и все равно его выведут на чистую воду. Итак, авторство Арсения станет неоспоримым, контракт со Смолокуровым откроется следствию во всех деликатных подробностях, и если скомпрометированный в глазах общественности Смолокуров не сживет Звонцова со свету, то уж двери в большое искусство захлопнутся перед самонадеянным скульптором навсегда, а за ними вполне могут захлопнуться двери тюремные. От этих логических рассуждений Звонцова прошиб холодный пот. Строгий голос полицейского начальника вернул его из области мрачных фантазий к насущной реальности:
