— Это само собой разумеется, и я готов стать прилежным учеником, но в том-то все и дело, что сейчас обстоятельства не терпят отлагательства… Д-да… Доя начала мне просто необходима вот какая помощь, ради Бога выслушайте! Мы придем вместе с моей избранницей на литургию в это воскресенье, и нельзя ли было бы сделать так, чтобы она поверила, что я здесь давно уже не случайный человек? Думаю, было бы достаточно одного вашего слова, жеста, указывающего на наше знакомство, и всего-то! Ведь это во благо, мы ведь, в конце концов, оба станем верными прихожанами. И мы сами, и дети наши будем Господа за вас молить! Я человек состоятельный, умею быть благодарным… Мне кажется, жертва от сердца всегда угодна Богу, и я не поскуплюсь — это была бы моя первая помощь нашему храму и мой первый осознанный христианский поступок. Войдите же в мое положение, святой отец!
Батюшка перекрестился:
— Во славу Божию! Не вижу ничего искусительного, если поспособствую благонамеренному человеку в святом деле создания семейства. Как учат преподобные отцы: «Семья — малая Церковь». Постараюсь, не сомневайтесь! Глядишь, еще и венчать вас Господь сподобит… А насчет жертвы — да не оскудеет рука дающего. Промыслительно будет, если в тот же день и пожертвуете.
«Вот и прекрасно! — заключил князь, полагавший, что упросить батюшку будет труднее. — Все бы дела так удачно начинались».
II
Утром условленного дня роскошное авто было подано к дому, где Ксения Светозарова снимала квартиру. «Художник», еще не справившийся с полудремой, ожидал балерину на улице возле подворотни, Ксения спустилась в точно указанный час. Дольской, на этот раз при бабочке, в строгом черном костюме и лаковых штиблетах, сам приоткрыл ей лакированную дверцу, заботливо помог устроиться на заднем сиденье. Автомобиль показался ей знакомым, словно уже отвозил ее куда-то: «Как похож на то ландо, в котором я ехала на вокзал перед гастролями». Шофер, однако, был другой, она внимательно его разглядела, и одет иначе: в твидовом полупальто, клетчатой кепке, глаза закрыты стеклами темных очков, на ногах высокие шнурованные ботинки с гетрами (Евгений Петрович предусмотрительно сменил прежнего «возницу», отставного измайловца). «Показалось», — облегченно вздохнула простодушная звезда сцены.
Перед входом в греческий храм, окруженный аккуратно рассаженными лиственницами за невысокой садовой оградой, Ксения стояла долго, с интересом рассматривала непривычный византийский центральный купол, охваченный сплошной аркадой витражных окон. Девушка решила, что это наверняка храм во имя Святой Софии, как в самом Царьграде — Константинополе, но на всякий случай спросила спутника:
— Собор, конечно, Софийский?
Евгений Петрович помедлил с ответом, но в этот момент, откуда ни возьмись, появился молодой человек (это был обыватель с Песков, которого Дольской нанял для пущей уверенности в себе, чтобы тот помогал ему, если вдруг что-то позабудется или не заладится). Неизвестный без запинки отчеканил:
— Нет, сударыня! Это, прошу прощения, не собор, а церковь Великомученика Димитрия Солунского.
Ксения кивнула со смущением и благодарностью.
— Да, это Дмитриевская церковь, — важно подтвердил Дольской.
— А кто этот молодой человек? — полюбопытствовала Ксения.
Художник равнодушным тоном ответствовал:
— Из постоянных прихожан.
Князь пропустил даму в храм вперед себя. Ксения самозабвенно крестилась, а хитрец за ее спиной и пальцем лба не коснулся. Голову предусмотрительно оставил непокрытой: чтобы шапку ломать не пришлось перед христианским Богом.
Окаждая просторное помещение церкви, священник какое-то мгновение задержался на месте, заметив в толпе прихожан давешнего посетителя, кивнул ему с благосклонным выражением на лице, точно приветствовал. Князь в ответ еще ниже склонил голову. Это не осталось незамеченным Ксенией, любившей с замиранием сердца следить за всеми подробностями богослужения, понимая, что любая деталь исполнена глубокого смысла. «А он часто здесь бывает — непустой человек!» — уважительно подумала балерина.
Сам Евгений Петрович почувствовал себя в храме очень неуютно: у него было ощущение, будто пол раскален и от этого горят пятки. Князь злился. Ксения же, наоборот, была под впечатлением иноязычного богослужения, спокойно-благостного, и самого убранства церкви. Резной ореховый иконостас с древлеправославным, вероятно, афонского письма деисусом
[114]
, казалось, источал светоносное тепло. Через большие высокие окна под куполом, почти плоским, на молящихся и священников в черных головных уборах цилиндрической формы с расширяющимся, как бы приплюснутым навершием, не похожих на русские камилавки, лился умиротворяющий свет. «Свет Невечерний!» — подумалось впечатлительной девушке. Сверкало чеканным серебром висящее на цепях большое паникадило — хорос, цвели затейливые византийские орнаменты на стенах. Диакон возглашал ектенью, в которой Дольской с трудом узнавал лишь отдельные слова, зазубренные еще за гимназической партой (он только хотел, чтобы это «вбивание гвоздей» в голову поскорее закончилось), а Ксения, прекрасно знавшая содержание службы, повторяла про себя знакомое «Кирие элейсон!»
[115]
— самую короткую молитву, исполняемую в большие праздники любым церковным хором и по-гречески. Эта молитва была первой, которой научила маленькую Ксюшу нянюшка, и потому ей всегда было приятно повторять слитые воедино напевные слова — призыв к Творцу из глубин существа. Усердный помощник Дольского на всякий случай крестился чаще, чем положено, а внимательно следивший за ним Евгений Петрович, которого так и подмывало уйти, в мучениях пытался ему подражать. Хорошо, что Ксения растворилась в общей молитве со всей свойственной ей искренностью и самозабвением и не заметила, как неуклюже, с усилием паралитика, чуть ли не кулаком, тыкал себя куда попало князь с «греческими корнями».
В какой-то момент Дольской потерял помощника-«грека» из виду. «Пускай его. Здесь он мне, пожалуй, уже не понадобится», — подумал, отдуваясь, Евгений Петрович. Ему было душно и муторно от ладана. Служба тем временем близилась к концу: псаломщик читал благодарственное правило, иерей готовился в алтаре к воскресной проповеди. Теперь воздыхатель сосредоточил все внимание на Ксении: «Сколько она еще собирается здесь время терять?» А девушка никуда не торопилась. Она принялась неспешно обходить храм, задерживаясь у каждой чтимой иконы. Поклонилась чудотворным спискам Благовещения и Параскевы, древнему образу «Милующей» Божьей Матери — надписи она разобрать не могла, но лики были знакомы и дороги. Опустившись на колени перед аналойным Крестом с частицей того самого. Животворящего Голгофского, приложилась к святыне. Разбитый Евгений Петрович волочился за ней как привязанный, силился повторять ее действия, но все у него выходило механически, неестественно. «И зачем я эту греческую родословную выдумал? Если она опять захочет в церковь, только к Юзефовичу. Надо было сразу к нему, а то решил изобразить перед примадонной „носителя“ византийских традиций… Стареешь, Евгений!» Перед уходом Дольской, словно бы вспомнив о чем-то незначительном, но необходимом, сделал княжеский жест. Достал из внутреннего кармана сюртука внушительных размеров пачку купюр и положил рядом с кружкой для пожертвований (в щель толстая пачка не прошла бы). Видевшая это Ксения была озадачена: «Можно ли верить щедрости напоказ?»
