Скуратов-Минин не сводил профессионального «оловянного» взгляда с независимого господина. Таким способом он обычно парализовывал волю любого собеседника. точно факир кобру, но на сей раз перед ним был субъект, никакому внушению не поддававшийся. Оловянные глаза Скуратова-Минина сверкнули хитрыми искорками:
— А вы вот что, господа, приезжали бы ко мне вместе: посмотрите мою коллекцию ковров и шпалер. Тавризские ковры
[146]
— еще одна моя слабость. Вам понравится! Надеюсь, князь, и вы когда-нибудь покажете мне свои замечательные полотна. Я особенно неравнодушен к портретной живописи…
«Неужели и о портрете пронюхал?» — неприятно удивился Дольской.
Прощаясь с дамой, генерал, все с тем же усердием некогда блестящего гвардейца стукнул каблуком о каблук, и шпоры серебряно прозвенели:
— Ну-с, буду душевно рад видеть вас у себя, а сейчас не смею мешать!
Ксения в ответ благосклонно кивнула. Генерал протянул новому знакомому руку:
— Счастливо оставаться, господин Дольской! — И чуть не вскрикнул, когда тот сжал его ладонь в своей.
«Ну и ручища! Мог и пальцы переломать!» — злился он, покидая ложу. Официант, и так запоздавший с заказом — вином и содовой, чуть не сбил генерала с ног.
— Черт знает что такое! — буркнул себе под нос Скуратов-Минин, но этого уже никто не услышал.
— Пью ваше здоровье! — сказал Дольской, приблизив пенящийся бокал к губам. У него было такое чувство, что только что он выиграл своеобразную дуэль. Балерина символически приподняла стакан с водой и поставила на место — пусть выйдет газ.
Выпив вина, князь заметил:
— Кстати, недурное шабли… Вам не показалось, что у его превосходительства слишком много слабостей? Для такой значительной персоны…
— Напрасно вы так, Евгений Петрович! — Ксения оборвала князя на полуфразе. — Это достойнейший, истинно благородный человек, а если несколько и чудаковатый, так кто из нас без причуд. Вот у вас разве не бывает княжеских причуд? Например, то, что касается репертуара ваших подопечных, вы ведь так и не ответили на мой вопрос, помните?
Дольской, не сдержавшись, экспрессивно хлопнул себя по колену:
— Х-ха! Теперь мне понятно — только такая настойчивая женщина, как вы, могла достичь таких высот в творчестве! Прекрасные дамы обычно ведь легкомысленны, только это, к счастью, к вам не имеет ровно никакого отношения. Что до моих питомцев, они обычно руководствуются своим вкусом при выборе программы и охотно берутся за классику любой сложности. Сам иногда поражаюсь, как им удается осваивать каприсы Паганини или «Образы» Дебюсси. Однако замечу — покровительство всюду весьма важно, в искусстве тем паче: сами посудите, что сталось бы с гением Моцарта, не будь его батюшка Леопольд придворным компонистом?
[147]
К этому времени «виртуозы» отыграли первое отделение. За разговором Ксения и не заметила наступления антракта. Она вообще почувствовала себя неудобно: «Чуть было не оскорбила Евгения Петровича! Он, в сущности, такой хороший — и что это на меня нашло?»
— Мадемуазель Ксения, не откажите мне теперь в просьбе — удовлетворите, так сказать, княжескую причуду. Может быть, музыки на сегодня хватит — отужинаем где-нибудь, скажем, у «Эрнеста»?
[148]
Валерина согласилась охотно и сразу — это была прекрасная возможность вновь подтвердить свое расположение к Дольскому. Несмотря на близость ресторана и скорость авто, дорогой Ксения успела по простоте душевной поведать князю историю своего знакомства со Скуратовым-Мининым:
— Это случай довольно курьезный. В нашем театре свои политические симпатии как-то не принято афишировать: во-первых, близость ко Двору, сами понимаете, во-вторых, балет — сфера рафинированного искусства, так что политика, как правило, остается в стороне, но и у нас случается всякое. Бывают события, которые никого не оставляют равнодушным, даже актеров. Я имею в виду убийство Андрюши Ющинского в Киеве
[149]
. По-моему, дикое изуверство, и двух мнений здесь быть не может, но когда началась истерия в газетах, всякие общественные кампании, только мешавшие следствию, вы же помните, сколько появилось разных мнений, в том числе у тех, кто обычно не имеет своего мнения. Среди наших танцовщиков тоже нашлось несколько молодых людей (заметьте, не евреи даже!), которые под воздействием всей этой шумихи подписали обращение художественной интеллигенции в защиту обвиняемого в очень резкой, антигосударственной форме. Представляете, какой скандал мог разразиться? Артисты Императорского театра — участники такого обращения! Ими, разумеется, заинтересовалась тайная полиция и арестовала до выяснения обстоятельств. Да вам интересно ли, князь?
— Конечно! Продолжайте, пожалуйста. Очень забавно! — заверил Дольской, который на самом деле слушал с вниманием.
— Да что уж тут забавного: все могло обернуться серьезнейшими неприятностями, прежде всего для театрального руководства. Собралась депутация в жандармский департамент от всей труппы. А надо сказать, было известно, что сам Скуратов-Минин — страстный балетоман и к тому же не пропускал ни одного спектакля с моим участием. Преданных поклонников у артисток всегда предостаточно, и я, понятно, не исключение — уж вы-то знаете, Евгений Петрович. Но симпатии столь значительной фигуры, от которой зависят судьбы многих людей, порой могут пойти на пользу всему театру, и здесь как раз случился подобный force majeure
[150]
. Словом, сам директор умолял меня попытаться уладить дело «ради спасения доброго имени театра», ради спокойствия его семьи и детей, и депутацию пришлось возглавить мне. Со мной вызвалось человек десять. но уже на месте всех точно сковало по рукам и ногам, и тогда решили, что кроме вашей покорной слуги ни у кого нет шансов чего-либо добиться. Генерал меня принял со всей учтивостью, но сухо. Узнав о цели визита, он был удивлен и спросил, зачем мне понадобилось вступаться «за ничтожных социалистов, которые своими опасными революционными настроениями отравляют политическую атмосферу в театре». Кажется, так он сказал, в общем, что-то в этом роде, я же поручилась, что они ничего общего с социалистами не имеют, а просто по молодости и неопытности запутались и стали жертвой нездоровой общественной атмосферы, что сами теперь не рады и искренне раскаиваются. Генерал тогда заметил, что речь идет о вполне зрелых людях, а не о каких-нибудь неразумных гимназистах, о том, что они должны сознавать гражданскую ответственность за свои деяния и тому подобное. И я с ужасом начинаю понимать, что мне, по сути, нечего ему возразить, попыталась еще что-то сказать об актерском товариществе, но и вовсе сбилась, разволновалась. Скуратов-Минин мое замешательство заметил, сочувственно произнес:
