После этого стали окроплять помещения. Ходили-ходили по коридорам, по комнатам, ярус за ярусом прошли. За нами процессия движется, но бестолково — вместо крестного хода, прости Господи, тягомотина какая-то выходит. Так часа два прошло, у нас уже голоса стали садиться. Наконец поднялись на сцену, как раз туда, где Тимофей этот повесился. Здесь, думаю, нужно усерднее всего кропить и молиться, труппа должна бы поддержать. Так нет же, мы уже одним Духом Святым «Спаси, Господи, люди Твоя» выводили, а «люди» гнусавят под нос что-то невразумительное, некоторые демонстративно молчат. Вдруг директор подтянул старательно и громко, но фальшиво: «Побе-еды Благочестивейшему Государю Императору Николаю Александровичу да-а-руя…» («на сопротивныя»-то пропустил!). За ним еще кто-то подхватил. В общем, закончили мы это странное освящение. Как гора с плеч упала, веришь ли? А директор уже ко мне с любезнейшей улыбкой:-«Отец протоиерей, прошу вас к себе в кабинет, вы там еще не были». Я, конечно, не отказываю, псаломщик с пономарем за мной, а директор резко так им говорит: «Спасибо, судари мои. У меня кропить необязательно, и так намолено. Ступайте в буфет, там банкет сейчас будет, покушаете, отдохнете. У нас с батюшкой конфиденциальное дело». У меня «в зобу дыханье сперло» от такой бесцеремонности, но иду за ним. будто на поводке, только лестовку руками перебираю. И не заметил, как вошли в кабинет. Мебель кругом дорогая, вычурная. В углу иконы: в центре-то Спас Вседержитель и Божия Матерь (только не понял, что за образ Пречистой), а вот по сторонам картины на духовные сюжеты, все больше ветхозаветные, на западный манер; на остальных иконах, кажется, Иоанн Креститель, апостол Петр с ключами, еще три избранных пророка — по слабости зрения не мог разобрать. Спрашиваю, что за святые; тот отвечает: «Это, батюшка, праотец Авраам, Давид Псалмопевец и мудрый царь Соломон».
Почему именно такой подбор святых, я допытываться не стал, а хозяин кабинета показывает на большой парадный портрет: «Узнаете, отец Феоктист?» (я его поправил, ну да ладно — старинное у меня имя, монашеское, в Петербурге редко встретишь). Я узнал, конечно, Государя Павла Петровича.
«Император благоволил единоверчеству, приглашал даже на службу в Дворцовый собор, — говорит директор. — Я являюсь членом Братства ревнителей памяти Благочестивейшего Государя Императора Павла Первого. Мы очень интересуемся всем, что связано с его персоной, и даже собираем материалы для канонизации Царя-мученика. Вы же, наверное, наслышаны о чудесах, происходящих у его гробницы? Хотим со временем подать эти свидетельства к рассмотрению в Святейший Синод. Мы почитаем Императора Павла как ревнителя веры и, если позволите так выразиться, последнего из великих рыцарей христианства. Вот почему, когда понадобилось переосвятить театр, я выбрал именно единоверческого священника, то есть вас!»
Понимаешь, отец Антипа, как мне лестно стало — не за себя, за всю нашу церковь, чтущую древний обряд! Конечно, стал я благодарить господина директора, сказал, что он очень мудро поступил, обратившись в наш Николаевский храм. Он тоже умилился, заговорил о том же — как он доволен состоявшимся освящением, и теперь, дескать, можно надеяться, что Господь не попустит в театре таких несчастий, и я его слушаю краем уха, а сам смотрю уже на другой портрет, фотографический, что рядом с императорским висит. Какой-то холеный тип, важная «персона». Тут его сиятельство мне его представил: «А это сам идейный вдохновитель и глава нашего Братства — князь Дольской!» Всмотрелся я повнимательней, а у этого «вдохновителя» большой белый мальтийский крест на шее висит на золотой цепи. Глава театра опять взгляд мой поймал: «Разве вы не знали, что сам Император Павел был Великим магистром, гроссмейстером Мальтийского ордена рыцарей-иоаннитов?»
[175]
Ах вот, думаю, почему ты его «последним» из великих рыцарей назвал! Вот скажи мне, батюшка, бывают православные рыцари? Я так уверен, что не бывает! Так и сказал тогда этому господину из театра, а он не смутился ничуть. Разве, говорит, может Российский Монарх быть неправославным? А магистром был — факт непреложный. И добавляет: «Вы не смущайтесь, что у нашего высокочтимого председателя на шее Мальтийский крест. Это даже не из-за почитания Павла I и принадлежности к братству, просто он питомец Пажеского корпуса
[176]
и очень гордится этим, отсюда и крест. Как память о юных годах». Убедил он меня, да не совсем, и тогда я его открыто вопрошаю: «А братство это ваше не масонское ли?!» Тут он оскорбился даже: «Да как вы могли подумать, батюшка? Братство наше истинно христианское! А масонские ложи, как известно, сам Государь Павел Петрович за несколько лет до мученической кончины запретил специальным указом. Можем ли мы, ревнители его памяти, эту память оскорблять?» Ну, думаю, покорил — ничего не скажешь! Пора бы уже в буфет — посмотреть, как там причетники мои, не слишком ли зельем увлеклись.
Директор просит напоследок: «Знаете, батюшка, у нас ведь к вам еще одна огромная просьба от самого князя Дольского. Ему домовую церковь необходимо оформить, и как можно быстрее. Может быть, вы пришлете кого-нибудь, кто поможет ее составить в полном соответствии со святоотеческими канонами? Не откажите, отче!» — и на образа перекрестился.
Расчувствовался я («отче» говорит, как единовер!), долго думать не стал, — еще один храм будет в Богоспасаемой столице нашей. Директор мне и визитку дал с адресом господина председателя… — настоятель протянул ее отцу Антипе.
— А банкет, скажу я тебе, был недурной, на соответствующем учреждению уровне, и псаломщик с пономарем норму выдержали, а я — ты знаешь — больше рюмочки-другой кагора вовсе ничего не приемлю.
Отец Антипа внимательно изучил визитную карточку:
— Затейливо! Только вот шрифт готический, а, отец Феогност?
— Да что, право, на все внимание обращать. Выйди вон хотя бы на Владимирский — сплошные вывески на французском, да я и сам по-французски могу. Ну, пора нам идти облачаться ко всенощной.
Отец Антипа настойчиво произнес:
— А знак Пажеского корпуса на цепи не носят!
Но отец настоятель уже читал молитвы после трапезы, видно, не расслышав его последних слов.
XVI
Чтобы больше не смущать своего сослуживца перед ответственной службой, отец Феогност не стал рассказывать, какая странная история с ним приключилась накануне, когда отец Антипа был выходной. Отслужив вечерню, на которой совершалась память мученицы Капитолины, он спокойно приготовился исповедовать, послушный пономарь установил аналой в пределе возле нового образа Николая Угодника в ризе дивной работы. Батюшка не торопясь возложил на парчу Распятие и Евангелие с Воскресением Христовым на окладе. Он разгладил бороду, расправил облачение и, прочитав вслух молитвы из чинопоследования Исповеди, наконец обратился лицом к желающим покаяться прихожанам. Ему сразу бросилось в глаза, что сегодня к исповеди собрались одни странного вида женщины, большей частью молодые, и уже в этом почудился подвох, чья-то недобрая насмешка. Первая же дамочка, как-то игриво цокая каблучками, молодой кобылкой прискакала к пастырю, уставилась на него вызывающим взглядом и игриво сообщила:
