В сохранившемся письме Герцену от 18 апреля 1861 года Громека цитировал другое очень интересное послание: граф Шувалов пишет шефу жандармов Долгорукову и пытается как-то уклониться от службы в III отделении!..
Спустя три недели, II мая, Громека снова шлет в Лондон письмо, которое тоже сохранилось:
"Месяц тому назад Шувалов затащил меня в министерство внутренних дел… Когда он шел в III отделение, он очень искренне боялся «Колокола» и от чистого сердца благодарил меня за письмо, из которого отрывки я уже сообщал вам".
Вот, оказывается, как было дело! Шувалов пишет письмо шефу и дает скопировать своему подчиненному — Громеке, чтобы тот передал текст Герцену, тому самому Герцену, который для управляющего III отделением — враг номер один! Вот каковы были времена.
Вот что делал граф Шувалов, чтобы "невинность соблюсти и капитал приобрести".
Над этим таинственным письмом я долго размышляю. Зная характер графа, глубоко сомневаюсь, чтобы он в самом деле отправил уклончивое послание шефу — Долгорукову. (Разумеется, в архивах оно не найдено. Зачем? Ведь это опасно.)
Что подумает шеф, если вдруг узнает, что адресованное ему секретное письмо графа Шувалова известно Герцену?
Шефу жандармов пришлось бы тогда решать, кто корреспондент революционной печати: он сам или управляющий III отделением? Затем я соединяю «нити» — от Перцова и от Шувалова. Первое: два начальника отделения у Шувалова — Громека и Перцов — были важными корреспондентами Герцена. Второе: оба были «фактотумы» Шувалова.
Третье: о связях Громеки с Герценом Шувалов знал, этими связями пользовался. Имею ли я право предположить, что граф-авантюрист знал и пользовался связями Владимира Петровича Перцова?
По-моему, имею. Что знал Шувалов, каковы были его беседы с Перцовым — загадка. Понятно, «протоколы» таких бесед не составлялись. Кто знает, может быть, Шувалов приложил руку к пересылке в Лондон отчета о тайном заседании Государственного совета.
Зачем? Да хотя бы для того, чтобы насолить коллегам, загнав их под «Колокол». Случись революция — Шувалов, верно, тут же предъявил бы "оправдательные документы": имел, дескать, сношения с Герценом и заслуживаю снисхождения…
Остальное мне кажется довольно понятным: 18 апреля 1861 года Шувалов вступает в управление III отделением. Вероятно, в первые же дни по должности он узнает, что за его фактотумом — Перцовым — идет слежка. Перцов предупрежден и 23 апреля подает в отставку. Когда же через несколько месяцев попадается Эраст Перцов, Шувалов начинает двойную игру: не дать хода делу он не может — слишком рискованно! — и Эраста Перцова забирают.
Но управляющий III отделением старается замять дело: иначе всплывут кое-какие подробности лично о нем… Для его комбинаций весьма кстати, что шеф жандармов вместе с царем отдыхают в Крыму.
И вот из следствия исключается все, что ведет к Владимиру Перцову: оно полностью сосредоточивается на Эрасте.
Именно Шувалову выгодно было изъять из дела обвинение о связях Эраста Перцова с Герценом. Шувалов, конечно, добился и сравнительно мягкого приговора. Может показаться, что граф — почти что ангел в голубом мундире… Но все очень просто: Шувалов защищал себя. К осени 1861 года он отцепил от мундира "ангельские атрибуты" и начал действовать откровенно: где-то, особым нюхом, почувствовал, что его судьба и карьера требуют решительных действий, что революционная партия и народ еще недостаточно сильны и организованны, что их еще можно задавить, а на «задавлении» отлично выслужиться. И вот — он уже сам допрашивает арестованных по обвинению в распространении прокламаций, с большим рвением принимает "необходимые меры". Между прочим, посылает в Лондон кучу шпионов — готовит покушение на Герцена.
Но зато и Герцен не остается в долгу — граф не зря боялся «Колокола», вступая в должность: 15 декабря 1861 года 116-й номер герценовской газеты открывается статьей Герцена "Оклеветанный граф":
"На нашего графа Петра Андреича, как на всех людей неумеренно добродетельных, как на всех героев душевной прямоты, лгут; нам графа жаль, нам за Шувалова больно, мы хотим графа Шувалова оправдать…
На его сиятельство лгут, что он нашу скромную типографию окружил своими сотрудниками и велел им не спускать нас с уха. Что он дает им страшные деньги — и будто всс казенные…
…В наш ужасный век, развращенный вольнодумством, ослабли все священные связи, и даже в III отделении не все ангелы подслушивают и доносят…
Счастлив начальник, окруженный семьей таких сотрудников! Счастлива семья, собирающая вести и подслушивающая всю Вселенную для передачи такому графу…"
Граф Петр Шувалов в карьере преуспел. В конце 1860-х годов сделался всемогущим шефом жандармов, вторым лицом в империи. О нем Тютчев писал:
Над Россией распростертой
Встал внезапною грозой
Петр по прозвищу четвертый,
Аракчеев же — второй.
Многие тайны семьи Перцовых остаются нераскрытыми… Несколько десятилетий назад историк, ныне академик, Милица Васильевна Нечкина пришла к выводу, что и третий брат, Константин Перцов, чиновник особых поручений при казанском губернаторе (от него — пакет "брату Эраське"), посылал в Лондон подробное описание крестьянских волнений. Есть подобные «подозрения» и на других членов этой замечательной семьи…
После событий 1861 года Перцовы, однако, вряд ли продолжали нелегальную деятельность.
Что может быть труднее, губительнее для человека, для целого поколения, нежели тишина, многолетний застой после бурных лет, несбывшиеся надежды?
К середине 60-х годов старые бойцы погибли, ушли в Сибирь, сошли со сцены. Будущие подпольщики еще ходили в гимназию или спали в колыбели.
Многие из вчерашних помощников Герцена, Чернышевского сочли прямую борьбу бесплодной, ушли в другую деятельность. Что-то в этом роде, видно, произошло и с Владимиром Петровичем Перцовым. Лет десять спустя никто бы не заподозрил в постоянном сотруднике умеренно-либеральных журналов, отставном статском советнике, бывшего герценовского корреспондента, ошеломлявшего власть угрозой «топора». Но Владимир Перцов, уйдя со службы, был в расцвете сил — ему не было и сорока. Для Эраста Перцова все было куда сложнее и тяжелее… Ему уже под шестьдесят, и жизнь, конечно, не удалась. Были в этой жизни две кульминации, два высших взлета, подъема сил, духа, способностей: первый раз — когда Пушкин находил в нем талант, хвалил "стихотворные шалости", гостил в Казани. Второй раз — тридцать лет спустя, когда он беседовал с Герценом и добывал для него сокровенные тайны власти, когда сочинял свои замечательные записки…
В первый раз — в молодости — лучшие годы Эраста Перцова завершились доносом. И во второй раз — донос и арест… Его, правда, выпускают, но третьему взлету — он, конечно, знал — уже не быть. Впрочем, мы можем лишь гадать о последних годах Эраста Перцова. И о его причинах самоубийства в 1873 году, шестидесяти девяти лет от роду, "вследствие стесненных финансовых обстоятельств"…
