Я люблю эту бешенную музыку хард-рока и хэви-металла, безумно люблю! не меньше, чем Моцарта и гениальнейшего Петра Ильича… и пусть её зовут сатанинской, дьявольской, она вселяет в меня силы, когда нет больше сил жить! она заряжает мою изнемогающую душу… и я ещё как-то держусь! иначе… иначе бы я давно лёг лицом к стенке, как Гоголь, скрючился… и так же бы умер через неделю или две, опустошённый и одновременно пресыщенный всей этой мерзостью омерзительного бытия, в котором нет ни любви, ни правды, ни смысла… ни живых душ. Но в котором пока ещё есть музыка.
Боже, как я её люблю! Вдохни в меня жизнь. Музыка!
Я забыл сказать Кеше перед его отлётом, что серебра на всех упырей не хватит. И осиновых кольев тоже… Всегда мы забываем о главном.
А пуля дура, что медная, что свинцовая…
Но я дозвонился до Кеши по мобильнику. И сказал:
— Слушай, а может, не забирать так круто? Может, для начала пару министров? или этот санаторий для сенаторов… кому он на хрен нужен?! Нельзя же так вот сразу взять и подорвать… все устои?!
— Это идея, — согласился Кеша, — согласен! Именно подорвать! Для начала я бы подорвал Думу!
Такое предложение меня расстроило. Треть Полубоярской Думы была моими друзьями, а ещё две трети читателями… В Думе было много патриотов-думоседов. А Кеше только подбрось идею. Нет уж!
— Ты мне прекрати растекаться мыслью по древу, — осёк я его, — не наш с тобой уровень этих избранничков крошить! кто их породил, те пускай и мочат! Ладно, я с тобой ещё свяжусь…
Я не был матросом. И у меня были вопросы.
Матрац на флагштоке. Вялотекущий матрац… И опять эта Заокеания… Петля времени. Или Мёбиуса. Или просто восьмёрка петлей на шее… Урок географии. Или истории для олухов, которые всё равно останутся олухами… Скажи своё самое заветное слово. Пепси! Уря-аа! Супер-пупер! Короче, когда русские фрегаты и корветы не пропустили флот её гроссбританского величества на «чаепитие» в собственную колонию и заокеанская колониальная шантропа получила независимость,
[9]
она тут же собрала сходняк. И стала решать, чего над собой повесить заместо гроссбританского великодержавного и косого креста? Сидели три дня и три ночи. И, конечно, ни хрена не придумали. Нечем было. И тут глядят — по Гудзону (Бостону, Миссисиппи) плывет мимо что-то полосатое. (Это был драный матрац, что матросы с русского фрегата за ненадобностью бросили за борт. У матросов не было вопросов… на хер им драный матрац!)
Заокеанская и отныне независимая шантропень кинулась вылавливать нежданный-негаданный дар судьбы. И выловила. Ободрала материю. А покуда обдирала, край полосатой матрацной тряпицы заплевала жвачками жёваными — получилось красиво и по-заокеански, будто звёздочки в поле. Самый умный комитетчик вытащил из обмоток уворованный с фрегата карандаш, помусолил его во рту да и обвёл звёздочки квадратиком. Теперь всё было как в цивилизованных странах. Оставалось только достать шест и гимн сочинить…
И стала Заокеания под жвачно-полосатым матрацем самой старейшей на земле демократией. И возлюбили её все демократы. Особенно россиянские. Те, которые через триста лет народились по недосмотру матросов. Что ни день россиянские демократы ходили кланяться матрацным полосам и звёздам. И возносить им молитвы и песнопения. И до того умолились и упеснопелись, что прежний свой флаг объявили тоталитарным, красно-коричневым, имперским, махрово-антисемитским, русскофаши-стским, шовинистским и скинхедским… и принялись его топтать ногами и рвать зубами, за то, что под этим нецивилизованным флагом русские нецивилизованные варвары-империалисты из злобно-тоталитарной нецивилизованной России
[10]
победили очень плохого, но цивилизованного Гитлера, на которого хотел напасть злобный то-талитарист и кровавый маньяк Сталин… но не успел.
Добрые цивилизованные демократы знали, что под матрацным флагом всегда нападают на тех, на кого и следует напасть. И они всегда были с нападающими. И даже мели бородами дорогу впереди тех. Потому что у них был этот самый демократический жвачно-полосатый кумир.
Ихний бог Иегова все время говорил им одно и то же:
«Ну, не создавайте себе, суки, кумиров! Ну, не создавайте!!!» А они создавали. Потому что демократия!
Потому что из необъятного полосатого матраца, реющего надо всем прогрессивным и цивилизованным миром, сыпалась на них манна небесная: и жвачка, и пепси, и памперсы с подкладками и визами, и холдинги с фьючерсами и прочими дивидентами… как говорилось в Писании: богу богово, а демократу демократово…
Даже генеральный внук гениального повара-деда по утрам перед посещением домашней синагоги всегда успевал забежать в матрасно-полосатую кумирню старейшей демократии и постоять на коленях часик-другой под заветным покровом.
А что делать? Ведь Земля считалась круглой. Не каждый матрац доплывет до середины Земли! На другом её круглом боку, за круглым океаном жил ещё один наш герой-бедолага, круглый сирота…
Впрочем, мой знакомый заокеанский астронавт говорил, что это не Земля круглая, что это яйцеголовые умники из НАСА ставят такие линзы в иллюминаторы, что сковорода покажется пивной бочкой… Я ему верил.
Стэн тоже знал этого астронавта. Наяву.
А ночью ему снилась проклятая девка. Она бежала и горела. Эдакий бегущий факел. Напалмовый факел. Он не пристрелил её тогда, патроны кончились. А вставлять новую обойму не хотелось. Вот она и не отпускала его…
Стэн сидел, спустив ноги с кровати на мягкий пол с подогревом. Сжимал седые виски. Мелочь. Одной пули не хватило. Всего одной. И на всю жизнь маята.
Тихо, тихо лети…
Нет, надо всегда делать дело до конца. Всегда!
Даже если бы во всей этой поганой вселенной не нашлось бы ни одного патрона для этой бегущей стервы, надо было догнать её и размозжить ей башку прикладом.
Стэн был добрым и очень сентиментальным.
Это выручало его. И это подводило.
Он знал, что у шустрых ребят из ЦРУ и ФБР, из Белого дома и Пентагона на него такие досье, что можно прямиком тащить на электрический стул.
Запросто! здесь не сраная Европа!
Но они не тащили. Они держали его на крючке. И всё время награждали. И включали во всякие комиссии… Из Ирака он вернулся еле живым. Отпивался три месяца. А потом его сунули в Боснию… Он уже давно не бегал с пулеметами и прочей мишурой. Он писал отчёты и «принимал меры». Он был проводником демократии.
И от этого можно было свихнуться.
Крючок крепко сидел под его рёбрами.
Вокруг было полным полно молодых. Но они терзали его, старика. Он был надёжным, очень надёжным… потому что ему некуда было деваться.
Ему доверяли.
