Заметка о пейотле
[29]
Я получил Пейотль в Мексике, в горах; это была доза, ради которой я остался на два или три дня у тараумара, тогда я думал, что это три самых счастливых дня во всей моей жизни.
Я перестал тосковать, искать оправдание своей жизни и перестал тяготиться необходимостью таскать собственное тело.
Я понял, что придумывал жизнь, что в этом и состояла моя обязанность и смысл моего бытия, и что я тосковал потому, что у меня не хватало воображения, а пейотль мне его дал.
Какое-то существо приблизилось и заставило пейотль внезапно выйти из меня.
Я буквально рассыпался на кусочки, и труп человека был порван в клочки и найден где-то в таком виде.
rai da kanka da kum
a kum da na kum vönoh
Зная, что сей мир не является изнанкой ка-кого-то иного, и в еще меньшей степени — его половиной, я знаю также, что этот мир — реальный механизм, для которого я — лишь рычажок управления, это настоящий завод, ключ от которого — новорожденный смех.
sana tafan tana
tanaf tamafts bai
ПИСЬМА
Жану Полану
Париж, 4 февраля 1937 г.
[30]
Дорогой друг!
Как только я оказался в самом сердце гор Тараумара, я словно физически почувствовал, что меня охватывают смутные, неясные воспоминания, но настолько сильные, что, казалось, это были мои личные непосредственные впечатления; все это — жизнь земли и травы внизу, изрезанность гор, особые формы скал, и, в особенности, рассеянный свет, который, словно облака мельчайшей пыли, уступами поднимался к бесконечной перспективе вершин, где одни следуют за другими, всегда более удаленными, отступая все дальше и дальше, на невообразимое расстояние, — все казалось мне уже пережитым однажды, уже прошедшим через меня, и это не было открытием странного, но нового мира. Все это не было новым. Однако впечатление дежа-вю довольно неопределенно, то есть как бы не имеет конкретной даты, мое же впечатление было определенно прекрасно, потому что этот органический опыт пережитого напоминал мне другой, с которым я чувствовал себя связанным, возможно, косвенным образом, но вполне материальными нитями. Это были воспоминания об истории, которые возвращались ко мне скала за скалой, травинка за травинкой, горизонт за горизонтом. Я не придумал появление Волхвов: оно было мне скрупулезно внушено страной, созданной подобно странам в живописи, которые, конечно же, не приходят из ничего. Я не верю в абсолютное воображение, т. е. когда создают что-нибудь из ничего, я также не верю в мысленный образ, который мне представляется оторвавшейся частью действующего образа, обитающего где-то отдельно. И, в свою очередь, эти огромные, необитаемые картины воскресили в моей памяти другие, которые были когда-то населены, и мне показалось, что это их жизнь выставлена напоказ в несколько необычном плане; это не я придумал традицию рисования магических знаков, горы были усеяны ими — это факт; я постарался зарисовать, камень за камнем, все изображения этих знаков в одной из статей, которые вам отправил
[31]
и, в конечном счете, к концу путешествия мне казалось, что удалось зарисовать их все: начиная с /, которая разрывается на // прерванные в середине перекладиной —, со стоящей перед этой перекладиной прямой, которая выводит из нее Н; и я не виноват, если эта форма Н, которая, кажется, получается в результате, является центральным планом, по которому, как говорил Платон, атланты строили свои города: это ребячество, если угодно, но это существует и в горах Тараумара, и у Платона; я видел скалу, по которой проходят три вертикальные борозды, 3, а на ней — другая скала, поменьше, на которой только одна борозда; я видел огромный зубец фаллической формы, о котором я вам уже говорил, у него на вершине стоят 3 камня, а на лицевой стороне — 4 отверстия; я увидал очертание человеческой головы в круглом отверстии, пробитом в скале, и в это отверстие точно вписывается диск восходящего солнца, а ниже — тело человека, продолженное в виде теней: его вытянутая правая рука была образована игрой света, а левая, также вытянутая, образована тенями и согнута; я видел фигуру смерти, словно вырванную из окружающих скал, и в огромной левой руке она держала маленького ребенка; я не рассказываю обо всех виденных мной образах и подобиях, которые изображали забытую фауну: казалось, они напоминают тысячелетние мифы, где прирученный человек беседует с покорившими его Царствами; и если знак всемирного сообщества евреев — два наложенных друг на друга треугольника, то знак сообщества народов, относящихся к краснокожей расе, — два противостоящих треугольника, соединенные идеальной прямой; сотни раз я видел на скалах этот знак, словно извлеченный из природы не знаю какой поразительной случайностью; на деревьях — запечатленный даже рукой человека; и повсюду, где я находил этот знаменитый знак Н, Н творения, — я видел эти образования как бы вышедшими, вырванными из деревьев, которые были обожжены сверху донизу, чтобы высвободить их образы, я видел фигуры мужчины и женщины, которые стояли лицом друг к другу, и член мужчины был поднят; сколько раз еще мне встречался маленький мир этой страны, представленный в виде круга, а вокруг этого круга — гораздо больший круг нескончаемой Вселенной; сколько раз я находил крест, характерный для общества розенкрейцеров: 4 треугольника, ориентированные по 4 сторонам света и собранные в центре вокруг единой точки; я видел этот знак! И что я могу поделать, если он соответствует форме креста розенкрейцеров, и этот символ повторялся тысячи и тысячи раз и не только в Природе, но и на деревянных дверях домов, на стенах, под крышами; я видел дома, фасады которых соответствовали друг другу рисунком квадратов и точек, а иногда прямоугольниками, стоящими один над другим, словно были добавлены один к другому; и там, в горах, мне сказали, что эти разбросанные геометрические фигуры были не разбросаны, а собраны, и что они составляли Знаки языка, основанного на самой форме дыхания, когда оно производит звуки; в основе всемирной магии — все те же знаки, которые я заметил в природе гор, и без этих знаков обладающих ореолом мест, населенных духами. Романистам и поэтам нужно было гораздо меньше, чтобы обнаружить и наполнить подробностями мифы, которые были порождены единственно их воображением; я же, рассказывая о своем путешествии, не претендую на то, что опишу его в виде докторской диссертации, найду путь к достоверной традиции и представлю доказательства, чтобы все это подтвердить; пусть выводят из всех моих встреч какие угодно заключения, — это не имеет значения; и так же мало меня волнует, верят ли в то, что Волхвы, чтобы вернуться домой, сделали крюк по необитаемым горам Мексики; но я знаю, что, поднявшись туда и увидев бесконечный пейзаж, раскинувшийся на многое километры, я почувствовал, как сильно встрепенулись во мне смутные воспоминания и необычные образы, но мне пришлось уйти оттуда, так их и не разгадав. И после того, как я увидел в этих испещренных фигурами горах больше образов, чем изображено божеств на стенах некоторых храмов Индии, увидел, как проходят люди в повязках или закутанные в плащи, с вышитыми на одеждах треугольниками, крестами, точками, кругами, каплями и блестками; и эти кресты, точки, круги, прямоугольники, капли и блестящие поперечные полосы вовсе не были разбросаны симметрично, как декоративные украшения, — я ни разу не увидел двух плащей, содержащих одни и те же знаки, и каждый из них соответствовал стилю и цвету лица человека, который его носил; видя, как идут эти люди, совсем ничего не знающие о символизме, в котором, кажется, купается их жизнь, я не смог поверить, что это все было результатом расчета или каких-то их изысканий, какой-то осознанной и пробужденной преднамеренности; по их словам, они делали все это потому, что так делали их отцы, и я спрашивал себя, куда, от отца к отцу, этот обычай мог бы восходить; самый непытливый ум задался бы вопросом, следами чего все это было, и какую надчеловеческую традицию означало присутствие этих следов.
