«Если бы сохранились фотографии, которые были сняты на „Густлоффе“, я бы тебе показала все, что они повидали за несколько дней…» Особенно большое впечатление произвели на мать Туллы Фольклорный зал, Зимний сад, общее хоровое пение по утрам, музыкальные вечера с оркестром. К сожалению, на берег, чтобы посмотреть фьорды, никого не пускали — видимо, у Рейха были проблемы с валютой. Но одна из фотографий, которая вместе с другими снимками и семейным альбомом пропали, когда «потонул корабль», запечатлела Августа Покрифке смеющимся и пляшущим вместе с норвежской фольклорной группой, которая выступала на лайнере. «Папа мой всегда был весельчаком, а уж когда из Норвегии вернулся, то радовался с утра до вечера. Он во всем был такой упертый. Потому и хотел, чтобы я вступила в Союз немецких девушек. Только я не хотела. Да и потом, когда уж мы в Рейхе очутились и вступать в Союз стало обязательно, я все равно заупрямилась…»
Похоже, мать говорила правду. Любые организации были ей не по нутру, она не умела подчиняться. Если уж что делала, так по собственной воле. Даже став членом СЕПГ и успешно руководя бригадой, которая изготовляла тоннами спальные гарнитуры для русских, а позднее перевыполняя плановые задания по выпуску мебели для типовых жилых кварталов, она ухитрилась нажить себе неприятностей, поскольку ей везде чудились ревизионисты и прочие классовые враги. Зато когда я по собственной воле вступил в ССНМ, она принялась ругаться: «Неужели мало того, что я горбачусь на этих прохвостов!»
Наверное, сын мой многое унаследовал от бабки. Должно быть, в нем говорят гены, как утверждает моя прежняя супруга. Во всяком случае, Конни противился вступлению в любую организацию, даже в Гребной клуб Ратцебурга, не говоря уж о бойскаутах, что ему настойчиво рекомендовала Габи. Она твердила мне: «Он типичный индивидуалист, не поддающийся социализации. Мои знакомые учителя говорят, что его сознание абсолютно фиксировано на прошлом, хоть он и интересуется техническими новинками, например компьютерами и современными средствами электронной коммуникации…»
Ну конечно! Ведь именно мать подарила моему сыну «Макинтош» со всеми прибамбасами, а произошло это вскоре после встречи на балтийском побережье, в курортном городке Дампе, куда съехались те, кто пережил катастрофу «Густлоффа». Ему исполнилось всего пятнадцать, когда благодаря ей он подсел на этот наркотик, которым стал для него компьютер. Именно она сбила мальчика с толку. Во всяком случае, тут мы с Габи едины во мнении, что все беды начались с покупки компьютера.
У меня всегда вызывали недоумение люди, способные уставиться в одну точку и буравить ее, пока не пойдет дым, не разгорится пламя. Таков был, например, Густлофф, который был зациклен на преданности Вождю, или Маринеско, который в мирное время упорно отрабатывал атаки на корабли противника, или Давид Франкфуртер, который вначале задумал самоубийство, но впоследствии решил подать знак своему народу, призывая его к сопротивлению, и потому продырявил четырьмя выстрелами другого человека.
Рольф Лисси снял в конце шестидесятых годов игровой фильм об этом рыцаре печального образа. Я посмотрел дома видиокассету черно-белого фильма, который давно сошел с киноэкранов. Лисси довольно корректно обращается с фактическим материалом. Его студент-медик носит вначале берет, позднее шляпу, ужасно много курит, глотает таблетки. Покупая в старом центре Берна револьвер, он платит за две дюжины патронов три франка семьдесят раппенов. В отличие от моего изложения событий Франкфуртер надевает шляпу и пересаживается с кресла на стул перед тем, как Густлофф, одетый в штатское, заходит в свой кабинет, а потом так и стреляет со шляпой на голове. Сдавшись давосской полиции и бесстрастно изложив свое признание, подобно тому как школьник читает вызубренное наизусть стихотворение, Франкфуртер выкладывает на стол дежурного револьвер в доказательство содеянного.
Чего-либо нового фильм не содержит. Интересны документальные фрагменты еженедельной кинохроники, которые запечатлели снегопад и гроб, покрытый знаменем со свастикой. Заснежен весь Шверин, по которому движется траурная процессия. Вопреки газетным сообщениям лишь немногие люди встречают гроб вскинутой для приветствия рукой. Актер, исполняющий роль Франкфуртера, выглядит на процессе, теснясь на скамье между двух полицейских, довольно тщедушным. Он говорит: «Густлофф был единственным, кто оказался для меня досягаем…» И еще: «Я хотел уничтожить заразу, а не конкретного человека…»
Далее фильм показывает, как Франкфуртер вместе с другими арестантами целыми днями просиживает за ткацким станком. Проходит время. Становится заметно, что уже за первые годы заключения в тюрьме Зенхоф кантона Кур, пока — будто это происходит в ином фильме — Маринеско отрабатывает в прибрежных восточных районах Балтики срочное погружение после атаки из надводного положения, а лайнер «Вильгельм Густлофф» совершает в сезоны белых ночей круизы к норвежским фьордам, Франкфуртер постепенно избавляется от своего костного заболевания: теперь он стал круглощеким, упитанным и больше не курит.
Нет, конечно, в фильме Рольфа Лисси не появляются ни лайнер СЧР, ни советская подлодка; здесь лишь снова и снова возникают ткацкие станки, по равномерному стуку которых и по ползущей из-под них холстине ощущается течение времени. И всякий раз тюремный врач сообщает Франкфуртеру, что заключение оказывает благотворное воздействие на его здоровье. Все выглядит так, будто преступник искупил свою вину и сделался иным человеком, однако я остаюсь при своем мнении: мне чужд, у меня вызывает недоумение любой человек, который упорно преследует одну-единственную цель, как, например, мой собственный сын…
Она внушила ему эту цель. За это, мать, я ненавижу тебя, и за то, что ты родила меня, когда тонул корабль. Временами мне ненавистно и то, что я остался в живых, ведь если бы ты, мать, услышав команду «Спасайся, кто может!», прыгнула бы, беременная на последнем сроке, за борт, то, несмотря на надетый поверх живота спасательный пояс, ты замерзла бы в ледяной воде или тебя утащила бы за собой воронка тонущего корабля, а вместе с тобою и меня, не успевшего выйти из твоей утробы…
Но нет. Пока еще рано переходить к переломному моменту моей случайно осуществившейся биографии, поскольку лайнеру еще предстоит множество мирных круизов в рамках программы «Сила через радость». Десять раз он огибал итальянский сапожок, включая Сицилию, причем в Палермо и Неаполе отпускникам разрешалось сойти на берег, поскольку Италия с ее образцовым фашистским порядком считалась дружеской страной: здесь, как и дома, приветствовали вскинутой правой рукой.
После ночного переезда поездом тщательно отобранные пассажиры поднимались на борт лайнера в Генуе. Следовало плавание до Венеции, откуда возвращались опять поездом. Все чаще в круизах принимали участие большие шишки из партийных и деловых кругов, что несколько нарушало гармонию бесклассового общества на лайнере СЧР. Например, в один из круизов был приглашен знаменитый создатель народного автомобиля — «фольксвагена», который вначале назывался «автомобилем СЧР»; профессор Порше особенно заинтересовался сверхсовременным машинным отделением лайнера.
Перезимовав в Генуе, к середине марта «Вильгельм Густлофф» вернулся в Гамбург. Спустя несколько дней был спущен на воду «Роберт Лей»; теперь флотилия СЧР насчитывала тринадцать судов, однако на некоторое время туристические круизы для рабочих и служащих были отложены. Семь судов флотилии, среди них «Роберт Лей» и «Вильгельм Густлофф», вышли вниз по Эльбе без объявления маршрута и без пассажиров; лишь в районе Брунсбюттеля был вскрыт запечатанный пакет с приказом, который определял конечную цель плавания — испанский порт Виго.
