Он ведь взял. А я избавился от конфетки. Страх постепенно завладевал Мацератом, едва тот ощутил между пальцами значок своей партии. Освободив руки, я больше не интересовался, как поступит Мацерат со своей конфеткой. Слишком отвлекшись, чтобы спокойно наблюдать за вшами, Оскар решил еще раз сосредоточиться на муравьях, но краем глаза ухватил все-таки быстрое движение Мацератовой руки и, поскольку сейчас он не может вспомнить, что подумал тогда, говорит так: всего разумнее было оставить эту пеструю кругляшку в сжатой ладони.
Но Мацерат хотел от кругляшки избавиться, и, несмотря на всю свою столь часто проявленную богатую фантазию, фантазию повара и оформителя витрины, он ничего умней не придумал, кроме как сунуть ее себе в рот.
Ах, до чего ж важным может оказаться беглое движение руки! Просто из руки в рот — этого вполне хватило, чтобы оба Ивана, сидевшие слева и справа от Марии, вдруг всполошились и вскочили с защитного матраца и оказались с автоматами прямо перед Мацератовым животом, причем любой мог видеть, как Мацерат силится что-то проглотить.
Ох, если бы он по крайней мере успел вовремя закрыть тремя пальцами булавку значка. Теперь же он давился неудобоваримой конфеткой, побагровел, глаза у него выкатились из орбит, он кашлял, плакал, смеялся и при всех этих одновременных явлениях ну никак не мог удержать руки поднятыми кверху. А вот этого Иваны допустить не желали. Они заорали, они потребовали, чтобы он предъявил им свои ладони, но Мацерат целиком и полностью переключился на свои органы дыхания. Теперь он уже и кашлять как следует не мог, начал вместо того приплясывать и дико махать руками, смахнув с полки несколько банок лейпцигского рагу, а в результате мой калмык, который до тех пор вполне спокойно наблюдал происходящее своими раскосыми глазами, спустил меня с рук, пошарил позади себя, привел нечто в горизонтальное положение и расстрелял от бедра целый магазин, еще прежде чем Мацерат успел задохнуться.
Чего только не сделаешь в судьбоносные мгновения! Покуда мой предполагаемый отец проглотил свою партию и умер, я, сам того не замечая и не желая, раздавил между пальцами вошь, которую незадолго перед тем изловил на калмыке. Мацерат упал как раз поперек муравьиной тропы. Через лестницу, что вела в лавку, Иваны покинули подвал, прихватив несколько пакетиков искусственного меда. Последним уходил мой калмык, но меда он не брал, потому что перезаряжал тем временем свой автомат. Вдова Грефф, вся перекрученная, лежала раскорякой между ящиками маргарина, Мария так крепко прижимала к себе Куртхена, словно вознамерилась его раздавить. А у меня не шла из головы некая сложная конструкция, которую я вычитал у Гете. Муравьи заметили, что ситуация изменилась, но не побоялись окольных дорог и проложили новую трассу вокруг скрюченного Мацерата, ибо сахарный песок, струящийся из лопнувшего мешка, не стал менее сладким от того, что армия маршала Рокоссовского заняла город Данциг.
Надо или не надо?
Первыми пришли ругии, за ними готы и гепиды, следом кашубы, от которых по прямой линии и происходит Оскар. Затем поляки наслали Адальберта Пражского. Тот пришел с крестом, но не то кашубы, не то пруссы зарубили его топором. Произошло это в рыбацкой деревушке, а звалась эта деревушка Гидданич. Гидданич люди превратили в Данчик, из Данчика сделался Дантциг, позднее название стали писать без «т» Данциг, сегодня же Данциг зовется Гданьск.
Но покуда люди дошли до этого написания, в Гидданич после кашубов заявились герцоги из Поммерелии. Они носили такие имена: Субислав, Самбор, Мествин и Святополк. Из деревни получился городок. Потом пришли дикие пруссы и малость его разрушили. Потом откуда-то издалека пришли бранденбуржцы и тоже слегка поразрушали. Затем и Болеслав польский не мог отказать себе в удовольствии немножко поразрушать, далее рыцарский орден порадел о том, чтобы едва устраненные следы разрушений снова явственно проступили под ударами рыцарских мечей.
Вот так, ведя разрушительно-восстановительную войну, герцоги Поммерелии и гроссмейстеры рыцарского ордена, короли и антикороли Польши, графы Бранденбургские и епископы Влоцлавские несколько столетий подряд сменяли друг друга, Строители и разрушители звались: Отто и Вальдемар, Богуша, Генрих фон Плоцке — и Дитрих фон Альтенберг, воздвигший свой рыцарский замок как раз на том месте, где в двадцатом веке на Хевелиусплац держала оборону Польская почта.
Пришли гуситы, кой-что подожгли здесь, кой-что там и удалились. Потом из города выгнали рыцарский орден, разрушили замок, не желая иметь замок посреди города, заделались поляками и неплохо себя чувствовали. Король, которому удалось этого достичь, носил имя Казимир, прозывался Великий и приходился сыном Владиславу Первому. Потом уже пришел Людвиг, а вслед за Людвигом пришла Ядвига. Ядвига вышла замуж за Ягайло Литовского, и началась эпоха Ягеллонов. За Владиславом Вторым последовал Владислав Третий, потом вдруг еще один Казимир, которому не очень-то и хотелось править, но тем не менее он вполне успешно целых тринадцать лет профукивал добрые купеческие деньги на войну с рыцарским орденом. Иоганн Альбрехт в отличие от него имел больше дело с турками. За Александром последовал Сигизмунд Старый, он же Жигмонт Стары. За главой исторической книги, посвященной Сигизмунду Августу, следует глава про того самого Стефана Батори, в честь которого поляки любят называть свои океанские лайнеры. Баторий долгое время осаждал и обстреливал город — как можно узнать из книг, — но взять его не сумел. Потом пришли шведы и повели себя точно таким же манером. Причем осада города до того пришлась им по вкусу, что они предпринимали ее снова и снова. В тот же самый период голландцам, датчанам и англичанам настолько понравилась данцигская бухта, что многим иностранным капитанам, бросающим якорь на данцигском рейде, удалось стать морскими героями.
Оливский мир. Ах, как мирно и как красиво это звучит! Именно там великие державы впервые заметили, что страна поляков буквально создана для того, чтобы ее делить. Шведы, шведы и еще раз шведы — отсюда шведский бастион, шведский пунш, шведская стенка. Далее нагрянули русские и саксонцы, потому что в городе прятался бедный король Станислав Лещинский. И вот из-за одного-единственного короля была разрушена тысяча восемьсот домов, когда же бедный Станислав бежал во Францию, поскольку там жил его зять Людовик, горожанам пришлось выложить целый миллион.
После этого Польшу делили три раза. Пришли пруссаки, хотя их никто не звал, и на всех городских воротах заменили польского орла своей птицей. Школьный учитель Иоганн Фальк едва успел сочинить рождественскую песню «О ты, прекрасная…», как нагрянули французы. Наполеоновского генерала звали Рапп, причем именно ему бюргеры Данцига были вынуждены после тяжелой осады отвалить двадцать миллионов франков. Пожалуй, не стоит сомневаться, что французский период в жизни Данцига был ужасным периодом. К счастью, он продолжался всего семь лет. Тут пожаловали русские и пруссаки и зажгли снарядами Шпейхеринзель. Не стало Вольного города, придуманного Наполеоном, а для пруссаков вновь открылась возможность намалевать свою птичку на всех городских воротах, чем они и занимались вполне усердно и — на свой прусский манер для начала разместили в городе 4-й гренадерский полк, 1-ю артиллерийскую бригаду, 1-й саперный батальон и 1-й лейб-гусарский полк. 30-й пехотный полк, 18-й пехотный полк, 3-й гвардейский пехотный полк, 44-й пехотный полк и стрелковый полк номер 33 в городе не задержались. Зато знаменитый пехотный полк номер 128 проторчал в нем до одна тысяча девятьсот двадцатого года. Чтобы ничего не упустить, следует еще добавить, что в прусское время 1-я артиллерийская бригада была увеличена и преобразована в 1-й крепостной гарнизон и 2-й пехотно-артиллерийский батальон в составе восточно-прусского артиллерийского полка за номером Первым.
