До чего же счастливы были все трое: Кобиелле удалось сохранить свою мужскую гордость, Яну Бронски — все тридцать две карты для ската, а Оскар обзавелся новым жестяным барабаном, который на каждом шагу ударял его по колену, покуда Ян и еще один человек, которого Ян называл Виктором, перетаскивали ослабевшего от кровопотери коменданта этажом ниже, в склад почтовых отправлений.
Карточный домик
Виктор Велун помогал нам переносить коменданта, который, несмотря на усиливающееся кровотечение, становился все более грузным. К этому времени чрезвычайно близорукий Виктор еще носил свои очки и не спотыкался на каменных ступенях лестницы. По профессии, как ни странно такое занятие для близорукого, он был доставщиком денежных переводов. Сегодня, когда речь заходит о Викторе, я называю его бедный Виктор. Как матушка после той семейной прогулки к молу превратилась в бедную матушку, так и Виктор, лишившись очков хоть были тут и другие причины, — стал бедным Виктором без очков. — Ты не встречал бедного Виктора? спрашиваю я у своего друга Витлара в дни посещений. Но после той поездки на трамвае от Флингерна до Герресхайма, о чем будет поведано в свое время, мы потеряли Виктора Велуна из виду. Остается лишь надеяться, что и преследователи ищут его столь же безуспешно, что он нашел свои очки либо подобрал другие, подходящие, и, может быть, словно в былые времена, пусть больше не на службе у Польской почты, но по крайней мере как разносчик денежных переводов на службе у почты федеральной, близоруко и при очках, осчастливливает людей пестрыми бумажками и твердыми монетами. — Ну разве это не ужасно? пыхтел Ян, подхватив Кобиеллу слева. — А что будет, если не придут ни англичане, ни французы? — тревожился Виктор, нагруженный Кобиеллой справа. — Ну как это не придут?! Ризсмиглы еще вчера сказал по радио: «У нас есть гарантии, что, когда дойдет до боя, вся Франция поднимется как один человек!» — Яну нелегко было сохранять уверенность до конца фразы, ибо вид собственной крови на расцарапанной руке хоть и не подвергал сомнению гарантии польско-французского договора, но заставлял опасаться, что он, Ян, успеет истечь кровью, прежде чем вся Франция поднимется как один человек и верная данным гарантиям ринется через Западный вал. — Они наверняка уже в пути! А британский флот уже бороздит волны Балтийского моря! — Виктор Велун любил сильные, звучные выражения, он остановился на лестнице, прижатый справа телом раненого коменданта, и воздел левую руку, как на театре, чтобы все пять пальцев сказали свое слово: — Придите вы, о гордые британцы!
И покуда оба медленно доставляли Кобиеллу во временный лазарет, рассуждая по пути о польско-англо-французских отношениях, Оскар мысленно перелистывал книги Гретхен Шефлер отыскивая подходящие по содержанию места. Кейзеровская история города Данциг: «В ходе французской войны одна тысяча восемьсот семидесятого-семьдесят первого годов пополудни двадцать первого августа одна тысяча восемьсот семидесятого года в Данцигский залив вошли четыре французских боевых корабля; остановясь на рейде, они направили свои орудия на город и порт, но винтовому корвету «Нимфа» под водительством капитана Вейкмана удалось в последовавшую за тем ночь принудить к отступлению стоящую на якоре в Путцигской бухте флотилию».
Незадолго до того, как мы достигли склада для корреспонденции, что на втором этаже, я не без труда пришел к выводу, получившему впоследствии подтверждение: покуда Польская почта и вся равнинная Польша подвергались осаде, флот Его Величества пребывал в одном из фиордов Северной Шотландии в большей или меньшей безопасности; великая французская армия засиделась за обеденным столом, убежденная, что, проведя несколько разведывательных операций за линией Мажино, она выполнила все обязательства франко-польского договора. Перед складом, он же походный лазарет, нас встретил и доктор Михон, все еще в стальной каске и с уголком платка, по-джентльменски выглядывавшим из кармашка, и некто Конрад, уполномоченный из Варшавы. И тотчас ожил страх Яна Бронски, на разные лады рисовавший перед ним ужаснейшие увечья. В то время как Виктор Велун, совершенно невредимый да еще при очках, должен был спуститься в операционный зал, желая быть исправным стрелком, нам дозволили остаться в помещении без окон, скупо освещенном сальными свечами, ибо электростанция города Данциг не считала для себя более возможным снабжать энергией Польскую почту.
Доктор Михон хоть и не испытывал особого доверия к серьезности ранений Яна, однако, с другой стороны, не слишком дорожил своим секретарем как надежным защитником почты и потому отдал ему приказ на правах санитара приглядывать за ранеными и попутно и за мной, кого он бегло, но, как мне кажется, с отчаянием погладил по голове, дабы ребенок не оказался вовлеченным в боевые действия.
Прямое попадание гаубицы на уровне операционного зала. Нас подбросило, будто игральные кости. Михон при стальной каске, посланник Варшавы Конрад и разносчик денежных переводов Велун ринулись на свои боевые позиции. Ян и я, оба мы вкупе с семью-восьмью ранеными, оказались в лишенном окон помещении, которое приглушало звуки боя. Даже пламя свечей и то не слишком трепетало, когда на улице серьезничала гаубица. Здесь было тихо, несмотря на стоны раненых или из-за них. Ян поспешно и неумело обмотал полосы от разорванных простыней вокруг бедра Кобиеллы, после чего решил заняться собой, но ни щека, ни тыльная сторона ладони больше не кровоточили. Порезы молчали, покрывшись корочкой запекшейся крови, но, надо думать, болели и тем питали страх Яна, не находившего себе выхода в душном и низком помещении. Ян суетливо ощупал свои карманы, нашел полную колоду: скат! И до самого прорыва обороны все мы играли в скат.
Перетасовали тридцать две карты, сняли, раздали, приступили. Поскольку все корзины для писем уже были заняты другими ранеными, нам пришлось усадить Кобиеллу, прислонив его к корзине, потом, так как он время от времени норовил рухнуть, мы привязали его подтяжками, заимствованными у другого раненого, тем придали ему устойчивое положение и наказали ни за что не выпускать карты из рук, потому что Кобиелла был нам нужен. Куда бы мы годились без необходимого для ската третьего игрока? Тем, кто лежал по корзинам, уже было трудно отличать красную масть от черной, они больше не хотели играть в скат. Кобиелла, по правде говоря, тоже не хотел. Он хотел лечь, предоставить событиям идти своим чередом, ни во что больше не вмешиваясь, — вот чего хотел наш комендант. Сложить непривычно праздные руки, сомкнуть лишенные ресниц веки и в этой позиции наблюдать завершение работ по сносу. Но мы не потерпели подобного фатализма, мы крепко-накрепко привязали его, мы заставили его быть у нас третьим, а Оскар тот был вторым, и никого не удивило, что такой малыш умеет играть в скат.
Правда, когда я первый раз заговорил на языке взрослых и мой голос произнес: «Восемнадцать!» — Ян, оторвавшись от своих карт, хоть и глянул на меня бегло, с недоумением, но утвердительно кивнул, после чего я снова: «Двадцать?» — Ян без запинки: «Тоже», я: «Два! А три? Двадцать четыре?» — Ян с сожалением: «Пас». Ну а Кобиелла? Кобиелла уже собирался рухнуть, несмотря на подтяжки. Но мы подняли его, мы переждали, пока уляжется шум разорвавшегося далеко от нашей комнаты снаряда, и тогда Ян мог прошептать в возникшую вслед за тем тишину: «Двадцать четыре, Кобиелла. Ты разве не слышал, что заказывает мальчик?»
