Но те же сирены, которые, как сказал Оскар, были всецело на его стороне, заставили поволноваться Штертебекера, ибо по служебной линии тревога непосредственно касалась части его банды. Для начала ему пришлось отпустить четверых зенитчиков прямо через забор к их батареям, к позициям восемь запятая восемь между трамвайным депо и аэродромом. Трое, в их числе Велизарий, несли дежурство в Конрадовой гимназии, иными словами, тоже должны были немедля уйти. А остаток, человек примерно пятнадцать, он задержал при себе и, поскольку в небе ничего не происходило, продолжил допрос.
— Итак, если мы правильно тебя поняли, ты Иисус. Хорошо, оставим это. Второй вопрос: как ты это устраиваешь с фонарями и окнами? И не выкручивайся, мы в курсе.
В курсе они, положим, не были. Но какие-то успехи моего голоса им, без сомнения, довелось наблюдать. Оскар присоветовал себе известную сдержанность с теми недорослями, которых сегодня коротко и ясно назвали бы хулиганами. Я постарался извинить их откровенную и отчасти неловкую целеустремленность, дабы судить их снисходительно и объективно. Итак, это были пресловутые чистильщики, про которых уже несколько недель говорил весь город, шайка малолеток, за которыми охотилась уголовная полиция и патрули гитлерюгенд. Как выяснилось впоследствии сплошь гимназисты из гимназии Конрада, Петришуле и Хорствесселыпуле. Существовала и еще одна банда чистильщиков, в Нойфарвассере, которую хоть и возглавляли гимназисты, но состояла она на две трети из учеников с Шихауской верфи и вагонного завода. Обе группы сотрудничали редко, собственно лишь в тех случаях, когда от Шихаугассе совместно прочесывали Штеффенспарк и ночную Гинденбургаллее в поисках фюрерш СНД, которые после вечерних занятий возвращались из Молодежного центра через Бишофсберг. Конфликтов группы старались избегать, сферы действия были строго разграничены, и Штертебекер считал главаря нойфарвассерской банды скорее другом, чем конкурентом. Банда чистильщиков была против всего на свете. Они обчищали служебные центры гитлерюгенда, пуще всего охотились за знаками различия и наградами фронтовиков, которые занимались в парке любовью со своими девушками, крали оружие, амуницию, бензин с зенитных батарей при содействии входящих в состав банды зенитчиков и с самого начала своей деятельности планировали большой налет на хозяйственное управление.
Ничего не зная ни о самой организации, ни о планах чистильщиков, Оскар, который в ту пору чувствовал себя заброшенным и несчастным, надеялся среди этих подростков почувствовать себя под надежной защитой. В глубине души я уже был заодно с этими парнями, пренебрег чрезмерной разницей в возрасте — мне было без малого двадцать — и сказал себе: «Почему бы тебе и не продемонстрировать этим парням образчики своего искусства? Подростки — люди любознательные. Тебе тоже когда-то было пятнадцать и шестнадцать. Яви им образец, продемонстрируй им что-нибудь. Они будут тобой восторгаться, возможно, когда-нибудь покорятся тебе. Ты вполне способен испробовать свое отточенное опытом воздействие, так не мешкай же, следуй своему призванию, собери вокруг себя учеников и стань преемником Христа».
Штертебекер, вероятно, догадывался, что моя задумчивость имеет веские причины. Он дал мне время, и я признателен ему за это. Конец августа. Лунная ночь, почти безоблачная. Воздушная тревога. Два-три прожектора на берегу, возможно, самолет-разведчик. Как раз в те дни пришлось оставить Париж. Напротив меня многооконное здание шоколадной фабрики «Балтик». После продолжительной пробежки группа «Центр» остановилась на Висле. Фабрика «Балтик», во всяком случае, не работала больше на розничную торговлю, а производила шоколад исключительно для авиации. Пришлось и Оскару принять как данность, что солдаты генерала Паттона выгуливают свои американские мундиры под Эйфелевой башней. Эта мысль причиняла мне боль, и Оскар воздел свою барабанную палочку. Столько совместных часов с Розвитой! Штертебекер заметил это движение, его взгляд последовал за палочкой, а с палочки соскользнул на шоколадную фабрику. В то время как в Тихом океане средь бела дня очистили от японцев целый остров, здесь одновременно отражался месяц во всех окнах. И Оскар сказал всем, кто желал его слышать: Сейчас Иисус разрежет голосом стекло. Еще прежде, чем я разделался с первыми тремя окнами, мой слух уловил высоко над головой жужжание мухи. Когда еще два стекла утратили лунный свет, я подумал: не иначе это умирающая муха, раз она так громко жужжит. Далее я своим голосом окрасил в черный цвет остальные стекла верхнего этажа и убедился, что большинство прожекторов страдает бледной немочью, прежде чем вынуть отражение огней родом, по всей вероятности, с батареи, что возле Нарвикского склада, из окон среднего и нижнего этажа. Сперва палили береговые батареи, потом я довел до конца средний этаж. Сразу после этого батареи Старой Шотландии, Пелонкена и Шеллмюля получили приказ открыть огонь. В нижнем этаже было три окна, и ночные штурмовики, взлетев с аэродрома, пронеслись прямо по-над крышей фабрики. Я не успел еще разделаться с нижним этажом, как зенитная артиллерия смолкла, предоставив ночным истребителям право сбивать четырехмоторный бомбардировщик дальнего действия, который уже вели три прожектора.
Поначалу Оскар чуть опасался, как бы совпадение во времени его номера с эффективными усилиями противовоздушной обороны не отвлекло часть общего внимания, а то и вовсе не переключило его с фабрики на ночное небо.
Тем сильнее было мое удивление, когда после завершения работы банда не покинула оставшуюся без окон фабрику. Даже когда с лежащего поблизости Хоенфридебергвег донеслись крики «браво» и аплодисменты, прямо как в театре, потому что бомбардировщик удалось подбить, потому что, горя и тем даруя людям красивое зрелище, он скорее рухнул, нежели приземлился в Йешкентальском лесу, лишь немногочисленные члены банды — и среди них Путя ушли от лишенной стекол фабрики. Но ни Штертебекер, ни Углекрад — а интересовали меня именно они не удостоили сбитый самолет ни малейшим вниманием.
После всего этого на небе, как и раньше, остались только месяц да мелкая россыпь звезд. Истребители снова сели. Вдали подала голос пожарная охрана. И тогда Штертебекер развернулся, показал мне свой презрительно изогнутый рот, повторил то боксерское движение, от которого из-под слишком длинного рукава выглядывали часы, снял их, протянул мне без слов, но тяжело дыша, хотел что-то сказать, переждал сперва, пока смолкнут возвещающие отбой сирены, и под аплодисменты своих людей сделал признание:
Хорошо, Иисус. Если хочешь, мы тебя примем, можешь оставаться с нами. Мы — чистильщики, если только ты знаешь, что это такое.
Оскар взвесил часы на ладони и передарил эту довольно изысканную штучку со светящимся циферблатом, который показывал ноль часов двадцать три минуты, пареньку по кличке Углекрад. Тот вопросительно поглядел на своего шефа. Штертебекер кивком выразил согласие. И тогда, поудобней пристроив свой барабан для обратного пути, Оскар сказал:
— Иисус поведет вас. Следуйте за мной.
Рождественское представление
В ту пору много говорили о чудесном оружии и об окончательной победе. Мы, чистильщики, ничего не говорили ни о том, ни о другом, хотя у нас-то чудесное оружие было.
