Ты сказал, что она подожгла негативы и они полыхнули…
Здесь, на эльбской дамбе, порывы ветра стали еще сильнее. При этом видимость была отличной, и вниз по течению можно было разглядеть даже башенные краны на проклятой атомной электростанции, строительство которой было уже окончательно решено. Больше смотреть было не на что, один мощный порыв ветра следовал за другим. «Марихен! — кричал я. — Тебя же унесет!» И тут она полетела. Просто оторвалась от земли. Наверное, от особенно сильного порыва ветра. Она же была легонькой, поэтому ее понесло, нет, она полетела, взметнулась над дамбой, почти вертикально, похожая сначала на черточку, потом на точку и, наконец, исчезла, растаяла в небе… Я же говорю, оно было синим, абсолютно синим. Ни облачка. Чистое синее небо. И тут что-то упало. Мне под ноги. Да, свалилось с неба прямо мне под ноги. Это была бокс-камера на ремешке. Да-да, с неба. Но при падении ничего не повредилось. Могло бы шарахнуть меня по голове, ведь я все еще стоял на дамбе, глядя вверх, стоял на том самом месте, откуда взлетела Марихен, став черточкой, точкой, пока не исчезла совсем, навсегда…
В этом весь Паульхен.
Выдумки.
Игра воображения.
Тебе опять все приснилось.
Зато красиво как: ваша Мария просто возносится на небеса…
А потом оттуда падает ее бокс-камера…
Вообще-то можно себе представить, что во время урагана происходит что-то вроде вознесения…
Она же была легче перышка.
Давай дальше, Паульхен!
Не перебивайте его!
Да, Паульхен! Что было потом? Ну пожалуйста.
Сначала я совершенно растерялся. Подумал, ерунда какая-то. Просто померещилось. Но передо мной лежала не только ее «Агфа», рядом, на дамбе, стояли ее башмаки, а в них торчали носки. Забыл сказать, что, когда она взлетела, а я все звал ее: «Марихен!», она — уже налету — крикнула: «С чистыми ногами!» И я увидел, как она, босая, улетает вверх, становясь все меньше и меньше. Я нагнулся, подобрал башмаки с носками, повесил на себя «Агфу» и пошел, подгоняемый ветром, который дул теперь мне в спину, обратно в деревню, только не по дамбе, а через тоннель, по дороге, прямо на церковную колокольню. Я не знал, что мне делать, — Таддель пропадал где-то со своей девчонкой, Яспер был уже в Америке у мормонов, а Ромашка со Стариком ездили по Гольштейну, участвуя в избирательной кампании, — поэтому я отправился к дому за дамбой, сразу в темную комнату. Хотел посмотреть, что получилось на пленке, которую она зарядила перед выходом, сказав мне: «Пройдусь по дамбе, глотну свежего воздуха. Ветрено сегодня, мне нравится. Хочешь со мной, Паульхен?» Ну вот. Посмотрел. Пленка была отснята. Я проявил пленку, как она меня учила. Сначала подумал, что брежу или что-то напортачил при проявке. Выходило, будто снимки сделала Марихен, когда босой возносилась на небо. Все восемь штук, абсолютно четкие. На взлете, потом с еще большей высоты и, наконец, с сумасшедшей перспективой…
Ну и что? Видно было деревню, верфь?
Старый дом приходского смотрителя и кладбище позади?
Я увидел будущее. Кругом только вода! Дамбы затоплены, их не видно. Верфь — тоже. От деревни — только верхушка церковной колокольни. А в остальном лишь вода, ни одного судна, вообще ничего. Даже плотика захудалого нет, на котором спаслись бы люди. Помните, Марихен сделала серию фотографий, на которых мы перенесены в каменный век, вся восьмерка — да, Лена и Нана, вы тоже, — сидим на плоту, лохматые, грызем мясные кости и обсасываем рыбные косточки. Вероятно, тогда произошел такой же потоп, а нам повезло уцелеть. Теперь не уцелел никто. Или же — будем надеяться — все успели уйти, когда вода поднималась, поднималась, пока — как мы до сих пор видели это только по телевизору — не перехлестнула через дамбу и не затопила все марши, и Вильстерский марш и Кремпский. Печальная получилась картина, которую она щелкнула напоследок. Тут у меня в темной комнате полились слезы. Не удержался, расплакался, потому что Марихен не стало — она вознеслась на небеса, остались только башмаки да носки, которые моя Паула обнюхала, а потом тихонько заскулила, так как повернула домой еще до Холлерветтерна и теперь вообще ничего не могла понять. А может, я заплакал потому, что наше будущее выглядело так печально: одна вода, кругом вода. Потом я прибрался в темной комнате, потому что Марихен всегда следила у себя за порядком. А фотографии порвал, негативы порезал. Она бы сама так поступила, ворча: «Долой эту чертовщину!» О ее вознесении на небеса и о последних снимках я до сих пор никому не сказал ни слова, даже Ромашке. Не верю я, что нам уготован такой плохой конец…
…или еще хуже: не будет воды, все высохнет, покроется песком и пылью. Кругом пустыня, сплошная пустыня.
Не может такого быть. Паульхену опять все приснилось.
И вознесение тоже.
Но сны порой сбываются…
Вам только катастрофу подавай.
…значит, мы уцелеем, но будем жить как в каменном веке.
А куда подевалась фотокамера?
Ну же, Паульхен, что стало с бокс-камерой Марихен?
И где ее ботинки?
У кого ящичек?
У тебя, что ли?
По мнению Тадделя, Марихен было безразлично, что станет с ее имуществом после смерти…
…и кому что досталось после того, как ее, допустим, и впрямь унесло порывом ветра; ведь Паульхен утверждает, будто собственными глазами видел, как ее взметнуло вверх и она пропала…
…очутилась на небесах, у своего Ганса…
…или же в преисподней.
Ей и это было до лампочки. Главное, ей хотелось оказаться вместе с Гансом.
По словам Ромашки, государственная казна захапала себе все имущество, оставшееся от Марихен, потому что она отказалась составлять завещание и не написала никаких бумаг на сей счет…
Значит, все пропало? «Лейка», «Хассельблад» и прочее?
Но не бокс-камера же!
Кому нужна эта рухлядь…
Признайся, Паульхен, ты не…
Хорошо, если она досталась тебе, ведь ты — профессиональный фотограф, тебе наверняка…
О'кей, это было бы справедливо…
Ничего я вам не скажу. Все равно никто не поверит.
Спорим, он припрятал бокс-камеру в надежном месте, где-нибудь в Бразилии…
Верно, Паульхен?
Небось хотел снять ею в джунглях последних индейцев и остатки тропических лесов?
Так где же все-таки фотокамера?
Где, черт побери?
Прекратите.
Паульхен лучше знает, почему ему следует держать язык за зубами…
У каждого свои секреты.
Я вам тоже не обо всем докладываю.
Никто не рассказывает всего.
А уж наш папа и подавно.
Нет больше и новых историй из темной комнаты; с тех пор как не стало Марихен с ее фотокамерой, все пошло своим чередом, сделалось скучным.
