На следующий день они догнали на северной дороге иностранных гонцов и заставили их спешиться, пустив идти пешком позади. Кир понял, что, если никто не будет знать о его приближении, помешать ему будет непросто.
* * *
Каравану требовалось тридцать дней, чтобы неспешно добраться от Парсагард до главного города Мидии. Но Кир и его спутники объявились у ворот под гранитной вершиной Эльванда на пятое утро поездки. В этот ранний час они въехали в город беспрепятственно, поскольку казались обычным подразделением персидской конницы, несущим знамена с бронзовыми орлами мидийской армии. На улицах они отбросили свои плащи, разделились на разъезды и стали вызывать военачальников и властителей этой земли безотлагательно прибыть в праздничный зал дворца по приказу Великого царя, царя земель.
Поколениями мужественные мидяне копировали этикет когда-то великолепных ассирийцев; церемонии они привыкли посещать в свободное время. Они наслаждались неспешным пробуждением и облачением с помощью ловких рук рабынь. Многие из тех, кто появился в зале Астиага в течение всего утра, носили фальшивые бороды, придававшие им дополнительное достоинство, и длинные, обшитые тесьмой платья, символизирующие их богатство. Оружия при них не было, не считая церемониальных кинжалов.
Они обнаружили дожидавшегося их Кира, сидящего на резном мраморном троне, с боевыми доспехами Астиага, лежащими перед скамеечкой для ног.
Копьеносцы в обычных одеждах исчезли с боковых стен, их сменили сорок персов с натянутыми луками, следившие за поведением посетителей. Сам Кир был одет в боевой наряд, его слова разносились по залу, как бряцание металла. Он сообщил военачальникам и владельцам угодий о сдаче и заключении в плен их прежнего правителя Астиага, сына Киаксара; он приказал им дать клятву верности ему, Киру, как царю мидян и персов и наследнику Киаксара.
— Сделайте это, мужи благородных фамилий, — убеждал он первых собравшихся вельмож, — и вашим жизням, как и вашим домам, женам и состояниям ничто не будет угрожать. Пировать вам так часто не придется, но заверяю вас, что исполнять свои обязанности вы будете. Это говорю я, царь Кир.
Пока они боролись с изумлением, пытаясь понять, что же в действительности произошло, над ними разнесся ясный женский голос:
— Кир, сын мой, ты вернулся победителем, как я надеялась и о чем молилась. Это говорю я, царица Мандана.
Она наблюдала за происходящим с загороженной женской галереи. Многие мидяне бросали благоговейные взгляды вверх, на каменное изваяние Иштар, богини вавилонской. Большинство из них довольно быстро дали клятву. Один, Абрадат, приезжавший в Парсагарды глашатаем, отказался, сказав, что обязан служить Астиагу, пока тот жив.
Кир его признал.
— Господин Абрадат, я обещал тебе, что этот самый Астиаг не будет рад встрече со мной. Так оно и вышло. — Он приказал своим воинам раздеть упрямого мидянина и запереть его в охотничьем парке с дикими зверями.
Абрадат тотчас же запротестовал, требуя не бросать его к диким зверям, а дать ему оружие, чтобы он мог умереть в честном бою в зале знати.
— Несколько лет назад я убедился, что эти звери не так опасны, — заверил его Кир и проследил, чтобы его распоряжение было исполнено. В душе он с уважением отнесся к бесстрашным словам глашатая. — Придет время, — сказал он остальным мидянам, — и я оценю верность этого мужа выше вашей.
Слушателям показалось, что Кир Ахеменид обладает беспощадной волей, трезвым и проницательным умом, как и основатель их земель Киаксар. В тот момент они добровольно склонились перед ним. По причине нерасторопности придворных, прежде чем последний из них поклялся в верности Киру и в зал была подана еда, прошла большая часть дня. К тому времени городские улицы гудели от слухов и вопросов. Однако вся власть, казалось, была сосредоточена в зале дворца; лишь персы-асваранцы, разъезжавшие по улицам, могли отвечать на эти вопросы.
После захода солнца, к некоторому удивлению Кира, в зал поспешно вошел Гарпаг со своими телохранителями. Повелитель войска оглядел собравшихся за чашами с вином, Кира, единолично восседавшего на троне, и лучников за его спиной. Затем Гарпаг устало вздохнул и раскинул руки; он подошел к помосту, поглядел по сторонам и быстро проговорил:
— Кир, как наездник ты лучше меня.
Кир согласился и ждал, что будет дальше.
Почесав растрепанную бороду, армянин погладил висевшую у него на шее золотую цепь с головой льва. Он выглядел постаревшим и утомленным.
— Это верно, — грубым голосом сказал он, — что больше всего я желал одного — поставить Астиага на колени. Я увидел, как он рыдает. В этом я был с тобой честен. Помни, что в своем шатре я однажды спас тебе жизнь. Теперь подумай, могу ли я тебе помочь как военачальник армии персов и мидян. Вот и все, что я хотел сказать.
Развязав цепь со своим знаком отличия, он положил ее на пол и пал ниц у ног Кира, произнеся громким голосом:
— Я, Гарпаг, повелитель Ани, повелитель индийского войска, отдаю свою жизнь и все свои владения в руки Кира, царя нашего.
Подняв его, Кир позволил ему встать позади трона и с тех пор всегда держал Гарпага при себе, хотя в течение трех лет не давал армянину никакой самостоятельной власти. Постарев и, возможно, став безразличным к политической власти, мудрый Гарпаг перенес на молодого Ахеменида всю привязанность, которую он испытывал к убитому сыну. Возможно, он дал собственным амбициям осуществиться в Кире. Он был выдающимся стратегом, а Кир показал себя выдающимся правителем.
У царицы Манданы на этот счет было свое мнение. Когда Кир проснулся в первое утро в Экбатане, он обнаружил неподвижных рабов, дожидавшихся его пробуждения, чтобы полить чистой водой его руки и голову. Выйдя на террасу помолиться восходящему солнцу, он увидел Мандану, дочь Навуходоносора, сидевшую среди своих служанок и евнухов. Хотя на ней была корона и покрывало, безжалостный дневной свет обнаружил румяна, скрывавшие морщины, свойственные среднему возрасту. По такому случаю Мандана выбрала наряд жены царя, а не блудницы, служившей Великой богине. Когда Кир закончил свою молитву, она повернула голову в его сторону:
— Ты изменился, сын мой. Мудрость светится в твоих глазах, а силой ты превзошел Мардука, победителя среди богов. Но я боюсь за тебя еще больше. Увы, ты потерял мой дар, хотя и сражался со Злом, как Мардук дрался с чудовищем Тиамат, создававшим жизнь лишь из темной силы Зла. — Приблизив лицо, она всмотрелась в него и вздохнула. — Более всего я боюсь, что Великая богиня обижена каким-то твоим поступком. Быть может, ты причинил вред какой-либо женщине, которую она оберегала. Род твоего проступка мне не открыт. Кир, сын мой, женщина — стареющая женщина, такая, как я теперь, — не рассуждает о воле незримых богов. Или ей дана способность проникать в суть вещей, недоступная мужчинам, или она не понимает ничего. Сейчас я не могу разглядеть, что начертано на дощечках твоей судьбы; я хочу лишь защитить тебя, как в тот раз, во время твоего безрассудного бунта в большом зале, и как вчера, когда придворные вельможи колебались, не зная, как к тебе отнестись.
