Тимур выступил навстречу им, и после ритуальных поединков сотни его левого крыло атаковали правое крыло противника. Татары были тут же смяты и отброшены. Джете дружно преследовали их по пятам, и резервная конница Тимура заколебалась.
Перед лицом катастрофы Тимур велел барабанщикам бить наступление и устремился вперед со своими барласами. В том море грязи пришедшие в беспорядок сотни утратили сплоченность и разделились на вопящие, сбитые с толку группы.
Луки в такой мокряди были бесполезны — лошади скользили, падали, и потоки желтой воды покраснели от крови, действовать можно было только саблями, лязг клинков, пронзительное ржанье лошадей, вопли воинов и боевой татарский клич — «Дар у гар!» — превращали равнину в подобие сумасшедшего дома.
Тимур направил коня к знамени командира крыла джете и, приблизясь к монгольскому военачальнику, взмахнул боевым топором. Противник щитом отразил удар и привстал на стременах, чтобы рубануть Тимура саблей, но тут Джаку, не отстававший от своего повелителя, пронзил монгола копьем. Знамя пало.
Тимур снова велел бить в седельные барабаны и литавры, а монголы — которых всегда лишала мужества утрата знамени — начали отступать. На той равнине упорядоченное отступление было невозможно, северные всадники рассеялись и вскоре на своих более свежих лошадях оторвались от преследователей.
Въехав на холм, Тимур окинул взглядом все поле боя. Эмир Хуссейн сражался неважно, и его теснили, только упорное сопротивление всадников резерва сдерживало монголов, центры обоих войск сражались без заметного перевеса одной из сторон.
Тимур подал своим воинам сигнал перестроиться, но это было не быстрым делом. В нетерпении он с ближайшими сохранившими боевой порядок сотнями атаковал теснивших Хуссейна монголов. И продвинулся так далеко, что почти получил возможность обрушиться на них сзади. Под этим внезапным натиском монголы отступили. Ильяс-хан предусмотрительно не вводил в бой резервы и, казалось, был готов покинуть поле боя.
Открывалась блестящая возможность развить успех, и Тимур послал к Хуссейну гонца с настоятельным требованием немедленно перестроить свои тумены и наступать.
— Я разве трус, — воскликнул Хуссейн, — что он приказывает мне при моих воинах?
И ударил посланца по лицу, не дав ему никакого ответа.
Время шло, Тимур подавил гнев и отправил двух родственников Хуссейна объяснить эмиру, что Ильяс готов отойти, нужно немедленно наступать.
— Разве я бежал? — напустился на них Хуссейн. — Почему тогда он настаивает, чтобы я шел вперед? Дайте мне время собрать воинов.
— Худсарма, — ответили посланцы. — О повелитель, Тимур сражается с резервом противника. Смотри!
То ли у Хуссейна взыграла зависть, то ли он был не в состоянии наступать, в конце концов Тимур был вынужден еще засветло отступить. Он встал лагерем в поле и, охваченный унынием, не хотел ни видеть Хуссейна, ни слушать его посланцев. И твердо решил, никогда больше не идти в бой, деля командование войском с Хуссейном.
На другой день дождь полил еще сильнее, однако все еще ожесточенный Тимур выступил против Ильяса в одиночестве, ему преградили путь разрозненные тумены монголов, и он вынужден был отступить. Обратный путь в грозу по болотам и лужам, усеянным тысячами убитых, усиливал его уныние напоминанием о понесенных потерях. Промерзший, охваченный горечью, Тимур ехал молча, его барласы следовали за ним на расстоянии. Он потерпел полное поражение и не мог простить Хуссейна за то, что тот не смог его поддержать.
Хуссейн слал ему гонцов со всевозможными планами отхода в Индию, но Тимур в том состоянии духа не желал слушать ничего.
— Убирайся в Индию или в семь преисподних, — передал он Хуссейну. — Что мне до того?
Тимур поехал в Самарканд, убедился, что город обеспечен продовольствием на случай осады, потом отправился в свою долину набирать новое войско, а джете тем временем подступили к Самарканду.
Приехав, он узнал, что Улджай скончалась от внезапной болезни и похоронена в саване из своей белой накидки в саду его дома.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ДВА ЭМИРА
Со смертью Улджай оборвались узы, соединявшие Тимура с Хуссейном в течение пяти лет. Хуссейн не раз грубо обходился с сестрой, и Тимур это запомнил. Он всегда болезненно воспринимал личные горести и теперь оплакивал утрату супруги. Взяв Джехангира, он поехал с людьми своего племени на юг, снова за реку, к тому месту, где отдыхал прошлым летом с Улджай.
— Мы принадлежим Аллаху, — писал ему благочестивый Зайнуддин, — и к Аллаху должны вернуться. Для всех нас предопределены место и время смерти.
Но Тимур не был фаталистом. Рвение мулл и имамов не вызывало в нем ответного воодушевления. Внешне его спокойствие казалось бесстрастием правоверного, признающего, что судьба человека предопределена и спасение заключено в Законе Мухаммеда; в глубине души Тимур мучился вопросами, на которые не находил ответа, и унаследованными от предков неистовыми желаниями.
Он совершал намаз в положенные часы, внимательно выслушивал проповеди в мечетях. По ночам часами просиживал за шахматной доской, передвигая по клеткам миниатюрных коней и слонов из слоновой кости — большей частью в одиночестве. Играя с противником, почти всегда побеждал, и это не было уловкой со стороны его военачальников. Тимур был блестящим игроком.
Чтобы добиться совершенства в этой игре, он заказал новую доску с удвоенным количеством фигур и клеток. Разрабатывал на ней новые комбинации, тем временем пятилетний Повелитель Мира сидел на ковре рядом с ним, наблюдая темными глазами за передвижениями этих странных блестящих игрушек.
Однажды Тимура оторвали от этого занятия муллы — хранители и слуги ислама, спешно приехавшие с вестями из Самарканда.
— Аллах снял ярмо гнета с шеи правоверного, — сказали они. — Праведные и доблестные толкователи Закона приехали из Бухары в Самарканд и призвали жителей города противиться с оружием в руках угнетателям приверженцев ислама — покуда наши эмиры не соберут достаточно сил для войны с ними, хотя ненавистный враг вошел в пригороды, самаркандцы даже без своих эмиров отстаивали стены и улицы, и ненавистный враг был изгнан.
Затем по воле Аллаха у монголов начался падеж лошадей. Три четверти их передохло, стало даже не на чем отправлять гонцов. И монголы ушли из страны, большинство их несло колчаны и вьюки на спине, а сабли на плечах. Наверняка еще никто на свете не видел идущего пешком войска джете.
После мулл приехали военачальники, очевидцы событий, и подтвердили, что самаркандцы отстаивали город, пока джете не ушли, добавив, что конская эпидемия была очень сильной и татарская конница, преследуя их, избегала зараженных мест.
Эта неожиданная удача привела Хуссейна обратно в Мавераннахар. Он устроил торжественный въезд в Самарканд, люди — ободренные собственным успехом в отражении столь грозного врага — встретили его ликующе. С парапетов крыш и из окон свисали ковры, мечети были переполнены, и музыка приветствовала эмира в каждом саду.
