Даже цвет города изменился. Ведь голубой – любимый цвет тюркских племен. Голубыми были бескрайнее небо, бездонные водные глубины и высочайшие горные хребты. Тимур увидел глазированные голубые плитки в Герате. Новые здания, которые он строил, больше не наводили уныния своей глиняной кирпичной кладкой, но их фасады сияли теперь бирюзовым цветом, сквозь него проступала золотая или белая вязь арабских букв.
Теперь город называли Гёк-Канд, Голубым.
Жители Самарканда поняли, что повелитель Тимур совсем не такой, какими были их прежние правители. Ходячим выражением стало «Под властью Железного (Тимура)». Теперь они расходились по сторонам, когда он ехал по улице на своем скакуне, золотистом, с мощным корпусом иноходце по кличке Гнедой Парень. За ним ехали военачальники, советники, мелькавшие сквозь пыль яркими цветами своих облачений. Крайне редко самаркандцы осмеливались просить его вынести свое решение по их проблемам, когда он выходил из мечети и останавливался под тенью арки входной двери, пока муллы в длинных облачениях возносили ему хвалу, а нищие пронзительно молили благодетеля о милостыне. Эмир сохранял терпение только в общении с воинами. Если же два горожанина обменивались в его присутствии взаимными обвинениями, то суд его бывал весьма скорым и с плеч одного из спорщиков могла слететь голова от удара меча стражника Тимура.
Надолго запомнили самаркандцы и приезд принцессы из Ургенча с побережья Аральского моря. В тот день широкую улицу, уходившую на запад, устлали коврами, а территорию резиденции Тимура – парчой.
Принцесса ехала в паланкине, установленном на белом верблюде. Ее окружали стражники, за которыми следовали кони и верблюды, груженные подарками невесты жениху. Встречали ее тавачи и военачальники во вздымающихся под дуновением ветра балдахинах и под развевающимися штандартами.
На закате этого дня суховей раскачивал юрты и желтые фонари, висевшие на ветвях цветущих акаций, а вокруг мощных стоек шатров вились шлейфы дыма от курящегося сандала и амбры. Тимур прохаживался среди участников пира. Следовавшие за ним рабы разбрасывали поверх голов гостей в тюрбанах золотые монеты и бриллианты.
«Все поражало воображение, – свидетельствует летописец. – Унынию не было места. Верх обширной юрты был сделан в виде голубого небесного свода, на котором сияли звезды из драгоценных камней. Покои невесты отделялись от основного помещения занавесом из золотой парчи. Воистину, ложе принцессы столь же прекрасно, как ложе Кайдеши, повелительницы амазонок».
Подарки невесты выставили на обозрение жениха Джехангира. Другую юрту Тимур заполнил подарками своего сына для невесты – золотыми поясами и монетами, крупными рубинами, мускусом, амброй, рулонами серебряной парчи и сатина, изделиями из золота и шелка китайских мастеров, прекрасного вида лошадьми и рабынями. Летописец прерывает ход повествования, чтобы восхититься всем этим великолепием, и попутно замечает, что каждый последующий день праздника содержимое этой юрты убавлялось.
Возможно, Тимур, глядя на сына и черноволосую принцессу Хорезма, вспоминал другую ночь, когда в военный лагерь прибыла Алджай и загремели седельные барабаны. Алджай с легкой улыбкой шутила, когда они брели вдвоем в пустыне: «Воистину, ничего нет хуже для нас, чем это – брести пешком!»
Принцесса была совсем другой. Первая жена Джехангира, старшего сына завоевателя и повелителя, гордилась своей красотой и даже осмелилась вызвать гнев Тимура.
– Мой господин, – сказала она, – властелин милостив и к ханам, и к нищим. Если они виноваты в чем-либо, он их прощает, потому что враг, испрашивающий прощения, не может больше считаться врагом. Когда властелин что-нибудь дает, то не требует ничего взамен. Он не ищет чьей-либо дружбы и не гневится на врага, потому что все стоят ниже его и он один обладает абсолютной властью.
– Не мне, – возмутился Тимур, – кому служат вожди племен, выслушивать нотации от женщины.
Он оценил ум девушки, хотя понимал, что ее тирада имела целью заступиться за своих родственников. Тимура особенно обрадовало то, что первым ребенком, которого она родила от Джехангира, стал мальчик.
Сам Тимур взял в жены Сарай-ханум, вдову эмира Хусейна. У древних монголов был обычай: новый повелитель брал в жены женщину из ханской семьи, если погибал ее прежний муж. А в жилах Сарай-ханум текла кровь Чингисхана.
Она стала его супругой, султаншей, хозяйкой дома «внутри юрты». Когда Тимур уходил в поход, ей оказывались ханские почести. Эта здравомыслящая женщина, как и все тюркские знатные особы женского пола в то время, часто выезжала на охоту. В ее безмолвной преданности эмиру было нечто от обожания внуками своего деда.
Самаркандцы видели Тимура редко. Но вести о его делах ежедневно доставлялись в город либо гонцами, либо погонщиками верблюдов из пограничных районов, либо с караванами, груженными данью города, который открыл перед Тимуром свои ворота. В Мавераннахре утвердилось полное спокойствие. Ежегодно Тимур совершал походы на запад, двигаясь по большой хорасанской дороге мимо Нишапура и куполов мечетей Мешхеда к Каспийскому морю. Он покончил со странствующими дервишами, себзеварами, слишком долго занимавшимися разбоем.
Меньше знали самаркандцы о походах Тамерлана на север. Но на сей раз он добрался до самого города пограничных монголов и даже дальше. В караван-сараях пересказывали невероятные истории о массивах передвигавшихся песков в пустыне Гоби. Последний монгольский хан Камареддин, который посмел оказать Тимуру сопротивление, был разбит. Даже захватили его коня, а хан бежал пешим и в одиночестве.
«Раньше мы гасили искры большого пожара, – писал Тимур своему сыну Джехангиру, не участвовавшему в походе на север. – Теперь мы погасили очаг пожара».
По возвращении Тимура из тысячемильного похода по дороге в Китай несколько воинов Самарканда, одетых в траурные цвета, встречали его перед загородными садами.
Старший из военачальников, Сайфеддин, подвел к Тимуру группу военных. Они посыпали свои черные накидки пылью. Увидев их, Тимур натянул поводья. Сайфеддин спешился, подошел к стремени эмира и схватил его рукой, не глядя на всадника.
– Ты боишься? – спросил Тимур. – Говори!
– В моей душе нет страха, – ответил Сайфеддин. – Твой сын умер. Умер в молодом возрасте, прежде чем развились его силы. Он ушел от тебя, как цветок розы, унесенный ветром.
О болезни Джехангира не стали сообщать эмиру. Джехангир умер за несколько дней до возвращения Тимура. Только Сайфеддин, наставник наследника, осмелился доложить об этом Тимуру.
– Садись на коня и займи свое место, – наконец вымолвил Тимур.
Когда старый военачальник оседлал коня, подали сигнал двигаться дальше. Войско вступило в Самарканд со скоростью пешехода – весть о смерти сына эмира немедленно распространилась в его рядах.
Тем же вечером литавры Джехангира, возвещавшие о его прибытии, с тех пор как он занял свое место в военной иерархии, доставили к Тимуру. Он сломал их, чтобы они больше не могли звучать в чужих руках. На мгновение губы отца сжались от боли. Он любил Джехангира больше всех на свете.
