Завидовали ли пастухи и юноши этим возвратившимся из похода ветеранам, ведущим за собой вереницы арабских скакунов и извлекавшим из своих седельных мешков отделанное серебром оружие принца или атабека?
Монголы не оставили нам записей о таких подробностях. Но мы знаем, что они воспринимали победы хана как нечто предопределенное. Ведь он же великий богдо, то есть ниспосланный богами, творец законов. Почему же ему не взять ту часть земли, которая ему приглянулась?
По-видимому, Чингисхан не связывал свои победы с вмешательством божественных сил. Он неоднократно повторял: «Есть только одно солнце на небе. Только одному Ха-Хану (Великому хану) есть место на земле».
Почитание его буддистами он принимал как данность; он не прочь был играть роль Кары Божьей, предложенную ему магометанами; он даже напоминал им об этом, когда видел, что таким образом можно что-то приобрести. Он слушал рекомендации астрологов, но составлял свои собственные планы. В отличие от Наполеона в нем ничего не было от фаталиста. Не предполагал он в себе, как Александр Македонский, и признаков божественного. Он приступил к задаче управления половиной мира с такой же непоколебимой целеустремленностью и настойчивостью, с какими он в юные годы выслеживал пропавшую лошадь.
Он рассматривал титулы с точки зрения практической целесообразности. Однажды он велел написать письмо соседнему мусульманскому принцу. Составлявший его писарь был перс, и он вставлял в текст всякие громкие титулы и лестные эпитеты, к которым так тяготеют иранцы. Когда этот опус был зачитан Чингисхану, старый монгол пришел в ярость и велел уничтожить его. «Ты написал глупо, – сказал он писарю. – Этот принц подумает, что я его боюсь».
И он быстро и повелительно продиктовал другому писарю одно из своих обычных посланий и подписал его – Ха-Хан (Великий хан).
Для поддержания связи между своими армиями Чингисхан соединил между собой старые караванные пути.
На этих почтовых станциях останавливались военачальники, показывали опознавательные пластины с изображением сокола и получали сменных мохнатых лошадей из табуна. Тут были прибывшие на двухколесных занавешенных повозках бородатые китайцы, закутанные в просторные халаты, и их слуги откалывали куски от плиток традиционного чая, чтобы заварить его у костра. Тут останавливались и уйгурские ученые, теперь постоянные спутники орды, в своих высоких бархатных шляпах и желтых накидках, один конец которой был перекинут через плечо.
Мимо этих ямов брели нескончаемой вереницей верблюжьи караваны. Они везли в пустыню ткани, слоновую кость и прочие всевозможные товары мусульманских купцов.
Ям служил одновременно телеграфом, вокзалом и почтово-пересылочным пунктом. Он давал возможность пришельцам из незнакомых регионов связаться с монголами в Гоби. Евреи с худощавыми лицами вели по почтовому тракту своих груженых ослов и повозки; армяне с землистым цветом кожи и квадратными подбородками скакали мимо, бросая любопытные взгляды на молчаливых монгольских воинов, сидевших на своих попонах у огня либо спавших под навесом из поднятого матерчатого полога, открывавшего вход в шатер.
Эти монголы были смотрителями дорог. В крупных городах были так называемые дарога, или управляющие дорогами, наделенные абсолютной властью в своем районе. У каждого управляющего был служащий, записывавший прибывающих на станцию и следовавшие мимо нее грузы с товарами. Охрана на станции была столь незначительной, что не намного превосходила эскорт начальника станции. Ее обязанности были несложными. Все, что монголы конфисковывали в сельской местности, должно было проследовать беспрепятственно. Монголу достаточно было появиться на своей мохнатой лошадке с тонким копьем на плече и в лакированных доспехах, зорко взирающим из-под накидки из собольего меха или оленьей кожи на стоящих неподалеку людей, как те покорно спешили ему навстречу. Типичные для Азии мелкие воришки не попадались им на глаза.
На этих пунктах останавливались обессилевшие группы мусульманских ремесленников, музыкантов, каменщиков, кузнецов, оружейников и ткачей – пленников, следовавших в Каракорум. Дрожащие, они шли, спотыкаясь, по пустыне, окружавшей внутренние моря, под охраной и руководством всего лишь одного ордынского конника. Был ли у них шанс на побег? Мимо этих станций торопливо проходили и другие любопытные группы. Ламы в желтых колпаках, вращавшие свои культовые колеса, устремив взор на далекие снежные вершины. Пришельцы с пустынных склонов Тибета в черных шляпах, улыбчивые косоглазые буддисты-пилигримы, посвятившие годы жизни поискам пути постижения истины, по которому когда-то шел сам Великий Просветленный. Босоногие аскеты, длинноволосые факиры, безразличные к окружающему миру, и несторианские священники в серых рясах, обладавшие многими магическими знаниями, но помнившие лишь отрывки христианских молитв и кое-что из ритуалов.
И часто прибывал всадник на сильном взмыленном коне, заставляя разбегаться врассыпную священников и китайских мандаринов, и, зычно выкрикивая что-то, осаживал коня возле юрт. Этот человек вез донесения хана, покрывая без отдыха расстояние в сто пятьдесят миль. Ему немедленно выводили лучшего на станции коня.
Таким был ям, а через два поколения Марко Поло описал его так, как видел во время своего путешествия в Камбалу (Хан-Балык) – город ханов
{5}. Даже когда посыльным приходилось преодолевать отрезок пути по бездорожью, где не было постоялых дворов, все равно обнаруживались станции, пусть даже на очень большом расстоянии друг от друга. И там было все необходимое для императорских гонцов, из какого бы района они ни прибыли.
«Никогда еще император, король или князь не были в состоянии устроить нечто подобное. Ведь на всех этих станциях держали 300 тысяч лошадей и насчитывалось более 10 тысяч построек. Это такая потрясающая по своим масштабам вещь, что с трудом поддается описанию».
Таким образом, император получал донесения из мест на расстоянии десяти дней пути всадника, скачущего день и ночь. Нередко в Камбалу нужно было набрать фруктов, а к вечеру следующего дня доставить их хану в Джанду. Император освобождал этих людей от всяких податей и, наоборот, платил им сам.
Более того, на этих станциях были люди, которые в случае чрезвычайной срочности преодолевали добрых двести – двести пятьдесят миль в течение дня и столько же за ночь
[10]
. Они брали на станции коня из тех, что стояли наготове, оседланные, свежие и заводные, садились на него и скакали во весь опор. А когда те, кто находились на следующей станции, слышали звон колокольчиков, они уже готовили свежего коня. Скорость, с которой скакали курьеры, была поразительна. Однако ночью они не могли двигаться так же быстро, как днем, поскольку скакали в сопровождении людей с факелами.
