— Так-то лучше, — улыбнулся Кесслер. — Мы не хотим, чтобы вы утонули.
На вершине перевала Альбис есть небольшое плато, с которого открывается живописный вид на окрестности.
Сибил Куотермэн попросила Отто остановить машину, накинула на плечи плед и сказала, что хочет здесь постоять. Он открыл дверцу и помог ей выйти.
Графиня склонила голову набок, с наслаждением вдыхая воздух.
— Какой ароматный ветер, — сказала она, закрыв глаза. — Вы чувствуете запах деревьев? Настоящий рай!
— Да, мадам. Настоящий рай.
— Отведите меня поближе к краю. Я хочу посмотреть.
Отто взял ее под руку и провел к краю плато. Цюрихское озеро лежало перед ними как на ладони, далеко внизу виднелись река и дорога. Отто показал вдаль, на туманный призрак Юнгфрау — величественный серый мираж, свободно парящий в небесах.
Сибил закуталась в плед.
— Ветер, — сказала она. — Ветер…
— Это фен, мадам. Он дует из Италии и приносит с собой массу неприятностей.
— Неприятностей?
— Дожди, грозы, а порой и лавины.
Сибил поправила плед, бросила прощальный взгляд на окрестности и вернулась к «даймлеру».
— Поехали дальше, — сказала она.
Это были ее последние слова.
Пилигрим внезапно похолодел — и встал. Невольно схватив Кесслера за руку, он сжал ее, как спасательный трос, брошенный в море утопающему.
«Там есть собака? Там должна быть собака», — думал он.
Кесслер помог пациенту выбраться из ванны и накинул ему на плечи простыню. Невероятно, как он умудрился замерзнуть! Сам Кесслер обливался потом, однако Пилигрима явно трясло от холода.
— Вы хотите уйти, сэр? Хотите вернуться в свой номер?
Нет, нет, нет! Я хочу найти собаку!
Пилигрим пошел вперед, в туман.
— Не надо, — прошептал он, — Не надо. Не сейчас. Не делай этого. Не надо.
У Кесслера мурашки побежали по спине. Пилигрим заговорил!
Слова. Не просто звуки — слова.
Заговорил — и исчез.
Кесслер пошел за ним, всматриваясь в каждую окутанную паром фигуру, встречавшуюся ему на пути, пока наконец не нашел своего пациента. Тот сидел на полу, опираясь правой рукой о кафель. Рядом с ним, уставившись пустыми глазами на потолок, лежал голый лысый человек со связанными веревкой руками.
Пилигрим был бледный, как окружавший его туман.
— Он упал? — спросил Кесслер санитара Фрёлиха, присматривающего за лысым.
— Нет. Он просто сидел тут, — ответил Фрёлих. — Мой пациент напал на него и попытался укусить за руку. Это твой?
— Да, его зовут Пилигрим.
Кесслер присел и сказал:
— Пойдемте, сэр. Давайте-ка, вставайте!
Он взял Пилигрима за левую руку и увидел кровь.
— Мой пациент ранен! — сказал он Фрёлиху. — Зачем вы привели сюда своего больного? Он опасен.
— Больше не буду, — откликнулся Фрёлих. — Доктор Фуртвенглер сказал, что это пойдет ему на пользу. Ты не поверишь! — Он хихикнул и, склонившись к Кесслеру, шепнул ему на ухо: — Этот псих считает себя собакой. Иногда мне приходится ставить ему тарелку на пол, иначе он не ест!
— Ничего смешного тут нет, — отрезал Кесслер. — Он мог серьезно поранить кого-нибудь. По-моему, доктор Фуртвенглер просто ненормальный.
Подняв Пилигрима, санитар завернул его во вторую простыню.
— Мы наденем халат и пойдем наверх, в ваш номер. Я промою вам руку, налью чаю. Чашечка хорошего крепкого чая вам сейчас не повредит. А потом мы отдохнем до ужина.
Кесслер развернул Пилигрима по направлению к креслу-каталке, на котором висел халат. Пациента нужно было незамедлительно вытереть и одеть.
«Ну как ребенок! — думал Кесслер. — Он ребенок, а я его маменька. Но мы не должны больше рисковать. Как можно поправиться там, где один считает себя медведем, а другой собакой? Не дай Бог, у нас объявятся тигры и львы!»
И тут его осенило: «Но он заговорил! Заговорил! Мой подопечный заговорил!»
2
Напиши он эти слова до того понедельника, они могли бы оправдать мое спасение. А так… К среде я возжаждал обратить в пепел не только свое чело, но все мое существо — и сознание.
Юнг прочел это непонятное примечание двадцать раз.
Дата: пятница, десятое февраля 1497 года…
Что дало Пилигриму основания для такого самонадеянного предположения? И сами слова — откуда они взялись? Кто этот «Я», столь неожиданно вторгшийся в повествование?
С ума сойти можно!
Пилигрим описывал свои сновидения — и вдруг откуда ни возьмись появился властный голос от первого лица. Я. Мало того: этот «я» писал свои примечания и датировал их. Описание снов — дело одно, но точная датировка событий, увиденных во сне, с указанием дня, месяца и года, — совсем другое. Особенно если учесть, что они происходили за сотни лет до рождения автора.
Листая дневник взад и вперед, Юнг уже жалел, что поддался соблазну перевернуть страницу. Но проклятый Инквизитор уговорил его!
Не вини меня.
Почему? Это твоих рук дело.
Оставив страницу неперевернутой, ты не сопрешь то, что там написано. Прятать голову в песте — не выход, Карл Густав. Когда ты переворачuваешь страницу, ты делаешь хоть что-нибудь!
Пожалуй, ты прав.
Тогда вперед! «Переверни страницу!» — вот что должно отныне стать твоим девизом.
Мне не нужен девиз.
Ну и зря. Тем более что он все равно у тебя есть. Переверни страницу!
Не могу, пока не пойму, кто этот «я»!
Пилигрим.
Не смеши меня! Его там не было. Он был там — во сне.
Всего лишь как наблюдатель. Он не принимал участия в тех событиях… в изнасиловании…
Ты так думаешь?
Конечно, я: так думаю! В конце концов, Пилигрим всего лишь живой человек.
Элuзабетта тоже была живым человеком.
В дверь дома позвонили.
— Я открою! — крикнул Юнг, довольный тем, что их спор прервали.
В коридоре маячила смутная фигура, озаренная закатным светом.
Солнце садилось. Небо было оранжевым.
Вчерашний посыльный, непонятно зачем, пришел опять. Над его золотистыми волосами пылал огненный нимб. Шапку он держал в руках.
— Входите.
— Я должен поговорить с вами наедине, герр доктор, если можно.
