Итак, пусть даже моя история похожа на сказки, придуманные людьми с куда более богатым воображением, это не вымысел.
В горах Сьерра де Гредос в Кастилии, к северо-востоку от Авилы, течет река ла Мухер (Женщина). Растительность там пыльная, оливково-зеленого цвета — не то чтобы засохшая, но вечно ожидающая дождя. Золотистая пыль покрывает патиной буквально все — мужские волосы, женские юбки, крыши домов и кроны деревьев. Овцы и коровы, пасущиеся в этих горах и долинах, так сильно впитали в себя золотой опенок, что их шкуры и шерсть нарасхват раскупают для изготовления обуви и ковров.
Глубоко в горах есть местечко под названием лас Агвас (Воды). Один из здешних землевладельцев, Педро де Сепеда, пере городил ла Мухер плотиной из прутьев и глины и соорудил маленький пруд. Именно к этому пруду пастухи дважды в год пригоняли стада коров и отары овец для совмещенного ритуала стрижки и забоя.
Животных, предназначенных для забоя — в основном, молодых бычков и суягных овец, — отделяли от стада и гнали через горы к югу, на скотобойню в Риодиасе, откуда их мясо поступало на мадридские столы. Пастухи с грустью отбирали обреченных животных, которым сами помогали появиться на свет Божий и которых годами пасли на косогорах. Чтобы поднять людям настроение, дон Педро де Сепеда всегда приезжал на эти сходки сам и привозил с собой вино и музыкантов.
Случилась эта история в 1533 году. Среди пастухов дона Педро де Сепеды был восемнадцатилетний дурачок по имени Маноло. Умственная отсталость ни в коей мере не мешала ему справляться с обязанностями. Он всей душой был предан овцам, которых пас, и любил окрестности, где они паслись. Маноло всю жизнь прожил среди этих холмов и долин, так что его мир ограничивался землей радиусом в десять миль — lа tierra dorada (земля золотая, исп.) — с ее золотистым оттенком и зелеными тенями. Мать свою он не помнил. Человек, называвший себя его отцом, научил мальчика всему, что тот мог усвоить своим слабым умом, а затем переселился в соседний район. Он по-прежнему работал на дона Педро де Сепеду, но жил отдельно от сына.
В жаркие летние месяцы, во время сиесты, Маноло любил поплавать в пруду возле лас Агвас. Овец и свою одежду он оставлял в тени низкорослых дубов под присмотром преданного пса по кличке Перро. Иногда Перро плюхался в воду и плавал вместе с Маноло, однако быстро возвращался на берег, в тень. Стояла такая жара, что собаку все время тянуло соснуть.
Худощавый, длинноногий и жилистый, Маноло определенно порадовал бы глаз Эль Греко. Жаль только, художник еще не родился на свет. Все тело пастуха, включая цвет кожи и пластику, было идеальной моделью для столь излюбленного Эль Греко изнуренного мужского типажа.
Если принять, что красота — качество абсолютное и не зависящее от украшений, то Маноло действительно был красив, особенно в воде или во сне. Во сне, когда его руки и ноги были недвижны, или в воде, когда он плавал и плескался вместе с Перро, а потом стоял на берегу весь в блестящих струйках, стекавших с тела, Маноло был истинным шедевром удлиненных пропорций, безупречным, словно само совершенство. Но стоило ему начать натягивать рубашку, рваные штаны и сандалии, как он терял всю свою грацию, поскольку мускулы лихорадочно дергались сами по себе, не согласуясь друг с другом ни в едином в движении. Кое-как справляться со спазмами (хотя спазмы — это слишком мягко сказано!) Маноло помогали самодельные костыли.
Костыли ему выстрогал лично дон Педро, тронутый неугасимой жаждой Маноло распрямиться и твердо встать на ноги жаждой, горевшей в нем подобно пламени.
Кроме того, Маноло был заикой. Заикание рождалось у него в мозгу, где слова лились безудержным потоком, затопляя нормальную речь. Иногда он даже не замечал, что произносит слова неправильно, не в том порядке. Так, например, он мог сказать: «Сплю я хочу». И, улыбнувшись Перро, добавить: «Сплю ты хочет тоже ты? Сейчас ты, тебе и я ложиться. Да».
Итак, однажды в конце июля 1533 года Маноло плавал на спине в пруду. Перро, дремавший на берегу, вдруг вскочил и повернулся к деревьям, в тени которых почивал.
Дождя не было вот уже две недели, и золотистая пыль густым слоем покрыла землю и листву. Шубка Перро тоже блестела на солнце.
Что он увидел? Волка?
Дикую собаку?
Вора?
Высоко в небе Маноло заметил расправленные крылья. Пара орлов — а может, канюков. Похоже, они поймали добычу или выслеживали ее, не сомневаясь в том, что скоро кого-то убьют. Маноло знал, что птицы порой ведут себя как волки, а потому печальный исход неизбежен.
Среди низкорослых дубов росли также ели и сосны, а кое-где даже пробковые деревья и платаны, чьи верхушки торчали над общей массой. В их кронах часто гнездились стаи сорок, ворон и скворцов. Птичий гомон был таким оглушительным, что Маноло называл эти деревья толковищем.
Он поплыл вперед, не спуская глаз — как и Перро — с верхних веток толковища, осенявших берег пруда.
Там, раскинув крылья, сидела птица — или кто-то похожий на гигантскую птицу. Расправленные в ветках крылья помогали ей удерживать равновесие. А может, она просто сушила их на солнце, как делают пеликаны или канюки, наевшись рыбы…
Что же это за птица?
Земные пернатые не бывают такими большими, белыми и ширококрылыми.
Маноло так засмотрелся на это диво, что перестал грести и пошел ко дну.
Судорожно забарахтавшись, он снова вынырнул на поверхность. Глаза заливала вода, а солнце сияло так ярко, что чуть было не ослепило его. Маноло вдруг понял, что на ветвях сидит ангел. Только у ангелов такие широкие крылья, и только небесные создания могут сидеть так недвижно.
Маноло подплыл к берегу, выбрался на сушу и взял костыли.
Шерсть на загривке у Перро встала дыбом, хвост былподжат.
— Со мной идешь ты, — прошептал Маноло, тронув пса за уши и разворачивая вперед, к деревьям.
Крадясь в пятнистой тени мимо дремлющих овец, Маноло видел ангела наполовину, словно тот только начал складываться из кусочков мозаики в единое целое. Пастух споткнулся, замахал руками, и ослепительный свет с золотистой тенью разделили его конечности, костыли и торс на такие искаженные сегменты, что в них трудно было признать человека. Тень бредущего сзади Перро казалась отлетевшей в сторону частью самого Маноло, которую нужно куда-то прилепить. Вопрос только — куда?
В конце концов, запыхавшись, они подошли к подножию дерева. Разглядев ангела поближе, Маноло решил, что тот запутался в ветвях, а не просто присел отдохнуть.
Пастух уставился вверх. Перро молча лег у его ног.
Лицо ангела, окруженное листвой, было обращено к небу.
Он точно залетел в громадный собор и сел в одиночестве на скамейку, купаясь в бликах оконных витражей. Маноло видел такой собор в Авиле, куда его возили в детстве в надежде на чудо, которое излечит мальчика от паралича. Чуда не произошло, но витражи произвели на Маноло неизгладимое впечатление.
