Несмотря на то что Диего был пленником и соперником Лафита, корсар нравился ему все больше. Оставаясь циничным и жестоким разбойником, он в то же время был утонченным, образованным и обаятельным кабальеро. Подобная двойственность человеческой натуры вызывала у Диего острый интерес: с ним происходило нечто подобное, когда он надевал маску Зорро. Кроме того, Лафит был одним из лучших фехтовальщиков, каких Диего приходилось когда-либо встречать. Разве что Мануэль Эскаланте мог сравниться с корсаром; Диего счел за честь принять предложение своего тюремщика время от времени практиковаться в фехтовании. За недели, проведенные в Баратарии, юноша смог изучить механизмы демократии, до этого остававшейся для него абстрактным понятием. В Соединенных Штатах преимуществами демократического правления пользовались только белые, а на Гранд-Иль все без исключения, кроме женщин, разумеется. Своеобразные суждения Лафита порой оказывались довольно верными. Так, он полагал, что богатые придумывают законы для того, чтобы защитить свое богатство. Взять, например, налоги: получается, что их платят только бедняки, а сильные мира сего находят тысячи способов уклониться от этой повинности. Пират настаивал, что ни один человек, и тем паче правительство, не сможет отнять у него то, что принадлежит ему по праву. Диего находил в идеях своего собеседника немало противоречий. В империи Лафита обычное воровство каралось плетьми, однако в основе этой империи лежало пиратство, высшая форма разбоя. Корсар отвечал, что никогда не обижает бедняков и грабит лишь богатых. Нападать на флот империй, которые управляют своими колониями при помощи мушкета и кнута, — это не грех, а доблесть.
Отобрав у Сантьяго де Леона оружие, предназначенное для подавления восстания в Мексике, Жан по вполне приемлемой цене продал его восставшим. Он считал, что таким образом восстанавливает справедливость.
Лафит часто брал Диего в Новый Орлеан, город, построенный корсарами и гордившийся своим прихотливым, авантюрным, жизнелюбивым, переменчивым, бурным нравом. Этот город противостоял англичанам, индейцам, ураганам, наводнениям, пожарам, эпидемиям, но ничто не могло сломить его разгульного и гордого духа. Новый Орлеан был одним из главных американских портов, откуда в Европу отправлялись сахар, табак и красители, а взамен приходили наряды, книги, мебель и другой товар. Пестрое население города не придавало значения ни цвету кожи, ни москитам, ни болотам, ни, перво-наперво, законам. После захода солнца улицы наполнялись музыкой, выпивка лилась рекой, открывались двери борделей и игорных домов. Юноше нравилось прогуливаться по Оружейной площади и наблюдать за толпой: неграми, тащившими корзины с бананами и апельсинами, женщинами, которые гадали и продавали амулеты Вуду, танцорами и музыкантами. Торговки сладостями в тюрбанах и голубых передниках разносили на подносах имбирные, медовые и ореховые пирожные. В мелких лавчонках продавали пиво, жареные креветки и свежие устрицы. Пьянчуги соседствовали с нарядными кавалерами, плантаторами, купцами и чиновниками. Монашки и священники мешались с проститутками, солдатами, рабами и пиратами. Грациозные квартеронки неторопливо прогуливались по площади, сопровождаемые изысканными комплиментами воздыхателей и ревнивыми взглядами соперниц. Закон запрещал креолкам носить украшения и шляпы, чтобы не затмевать белых женщин, значительно уступавших им в красоте. Впрочем, грациозные смуглянки с точеными лицами, огромными глазами и пышными кудрями все равно считались самыми прекрасными женщинами в мире. Красавицы гуляли под присмотром матерей и дуэний. Одной из таких креольских красавиц была Катрин Виллар. Лафит повстречал ее на балу, на котором матери представляли своих дочерей, изыскивая способы обойти очередной нелепый закон. В городе было слишком мало белых женщин, зато цветных хватало в избытке, и не требовалось выдающихся математических способностей, чтобы сделать выводы из этого обстоятельства, однако смешанные браки были категорически запрещены. Таким образом удавалось защищать общественные устои, усиливать власть белых и держать в повиновении цветных, но никто не мог запретить белым иметь темнокожих наложниц. Квартеронки нашли выход, который устраивал всех. Они в равной степени обучали своих дочерей ведению домашнего хозяйства и способам обольщения, так что ни одна белая женщина не могла тягаться с ними ни как хозяйка, ни как куртизанка. Креолки одевались с неповторимым изяществом в одежду, которую шили себе сами. Они отличались элегантностью и все умели. На специальных балах, куда приглашали только белых мужчин, матери подбирали своим дочерям подходящих покровителей. Содержать такую красавицу было для белых кабальеро вопросом престижа; воздержание считалось добродетелью в пуританских землях, но никак не в Новом Орлеане. Квартеронки жили не слишком роскошно, но достойно: они владели рабами, отправляли своих детей в лучшие школы и у себя дома одевались как королевы, хотя на людях выглядели скромно. Такой уклад не противоречил ни закону, ни правилам приличия и потому устраивал всех.
— Другими словами, матери продают своих дочерей, — проговорил сконфуженный Диего.
— А разве бывает по-другому? Брак — это сделка: женщина прислуживает мужчине и рожает ему детей, а тот ее содержит. Здесь у белой женщины куда меньше свободы, чем у креолки, — возразил Лафит.
— А если любовник креолки захочет жениться или взять себе другую наложницу?
— Он должен будет оставить ей дом и содержать ее вместе с детьми. Бывает, что женщины потом выходят замуж за креолов. Дети местных квартеронок получают образование во Франции.
— А вы, капитан Лафит, могли бы завести себе другую жену? — спросил Диего, вспомнив о Хулиане и Катрин.
— Жизнь — сложная штука, все может быть, — уклончиво ответил пират.
Лафит угощал Диего ужином в лучших ресторанах, водил его в театр и в оперу и знакомил со своими приятелями, представляя юношу: «Мой калифорнийский друг». Знакомые пирата были большей частью цветные, среди них встречались ремесленники, коммерсанты, артисты, адвокаты. Американцы жили обособленно, отделенные от креолов и французов невидимой границей.
Лафит предпочитал не пересекать эту черту, потому что за ней царила ненавистная ему пуританская атмосфера. Корсар сдержал обещание и отвел Диего в игорный дом. Уверенность юноши в своей победе показалась Жану подозрительной, и он предупредил нового друга, чтобы тот не вздумал мошенничать: в Новом Орлеане такие фокусы были верным способом получить нож в спину.
Диего не послушал Лафита, потому что мрачные предчувствия терзали его все сильнее. Юноша нуждался в деньгах. Он не мог беседовать с Бернардо как раньше, но все же слышал, что брат зовет его. Диего должен был поскорее вернуться в Калифорнию, и не только для того, чтобы вызволить Хулиану из лап пирата, но и потому, что знал: дома случилась беда. Используя медальон как первоначальную ставку, Диего играл в разных компаниях, чтобы его небывалая удачливость не вызвала подозрений. С его памятью и талантом фокусника ничего не стоило прятать и подменять карты; обычно юноше требовалось не более двух минут, чтобы разгадать игру своих противников. В результате Диего удалось не только сохранить медальон, но и существенно увеличить свой капитал; если бы дело пошло так и дальше, в скором времени он мог скопить восемь тысяч долларов для уплаты выкупа. Впрочем, нужно было знать меру. Сначала юноша делал вид, что проигрывает, чтобы не вспугнуть других игроков, потом назначал себе время окончания игры и тут же начинал выигрывать. Диего старался не перебарщивать. Едва его противники начинали терять терпение, он отправлялся искать другую компанию. Впрочем, в один прекрасный день молодому человеку стало так везти, что он не смог вовремя остановиться и продолжал повышать ставки. Как ни пьяны были другие картежники, им хватило сообразительности заподозрить нечистую игру. Тут же вспыхнула ссора, и партнеры вышвырнули незадачливого шулера на улицу, движимые справедливым желанием намять ему бока. Диего с трудом удалось перекричать невыносимый гвалт, чтобы высказать весьма оригинальное решение.
