Один из гельветских вождей, Гай Валерий Кабур, принял нас как гостей в городе Вьенна на реке Роне, где была первая настоящая остановка по эту сторону Альп. Он был выдающимся человеком в провинции и считался удачливым. Родился он просто Кабуром в те дни, когда дальний юг Галлии был уже покорен римлянами, но вряд ли окончательно. Кабур принял нашу цивилизацию легко и с удовольствием: он был одним из тех умных варваров, которых привлекает более высокая культура. Кроме того, его гельвии были небольшим племенем, и их постоянно притесняли соседи с севера и юга – могущественные арверны и честолюбивые аллоброги. Римляне завоевали аллоброгов, которые были препятствием для их планов соединить Италию сухопутной дорогой с римскими провинциями в Испании. Во время боев, результатом которых стало это завоевание, мы также сокрушили силу арвернов. В итоге Кабур и его гельвии, войдя в провинцию, оказались свободнее, чем раньше.
Защита от соседей компенсировала им потерю независимости.
Из этого не следует, что вся римская администрация нашей новой провинции Дальняя Галлия была идеальной. Были и хорошие, и плохие наместники, и, правду говоря, хаос в римской политике легче порождал очень плохих. Однако Кабур, который вынес самое худшее, все же оставался верен нам, хотя аллоброги за несколько лет до того поднимали восстание.
Кабур был вознагражден соответственно своим заслугам. Он взял себе в знак почета имя Гай Валерий, когда римский военачальник, которого так звали, предоставил ему звание римского гражданина, которое имели очень немногие галлы. Более того, военная добыча, которую он получил, сражаясь на стороне победителей, оказалась гораздо больше, чем то, что римские вымогатели выжали из него в виде налогов. Кроме своих больших гельвийских имений, Кабур теперь владел рядом крестьянских хозяйств в землях аллоброгов и построенным по-итальянски городским домом в городе Вьенне на Роне. В этом доме мы и находились, пока Цезарь совещался с вождями. Наш хозяин Кабур, хотя его племя по-прежнему было маленьким, был одним из первых людей провинции не только благодаря своему богатству, но также из-за дружбы с римлянами, которым он щедро оказывал гостеприимство во Вьенне.
Что касается внешности Кабура, он был высоким и худощавым человеком, довольно смуглым для галла. Получив римское гражданство, он остриг свои длинные волосы и укоротил усы, а в качестве компромисса отпустил бороду (в которой была уже видна проседь), примерно такую, как у греков, с которыми Кабур познакомился в их большой колонии в Марселе. Так, Кабур мог носить в своих имениях галльскую одежду, а тогу во Вьенне и выглядеть при этом естественно. Такой компромисс был типичен для тех, кто занимал такое же положение, как он. Хотя сам Кабур не умел читать по-гречески, обоих своих сыновей он послал в школу в Марсель. Позже старший сын прожил год в Риме, и сам Кабур приезжал туда увидеться с ним. Цезарь и Кабур были уже хорошо знакомы.
Этот старший сын, Гай Валерий Процилл, был примерно того же возраста, что и я, и мы скоро стали близкими друзьями. Он был смуглым, как и его отец. С коротко остриженными волосами и бритым лицом его можно было бы принять за римлянина, если бы не светло-серые глаза и длинная узкая форма головы. Он говорил на трех языках, но предпочитал латынь; Вьенну любил больше, чем деревню, а римскую колонию Нарбонну – больше их обеих. Цезарь взял его к себе переводчиком, и поэтому Процилл постоянно был с нами. Младший сын, Думнотаур, едва вышел из детского возраста, и отец решил оставить его дома. Мальчик сердился из-за этого и на второй день после нашего приезда попросил разрешения поехать к родственникам на праздник весеннего равноденствия.
Было похоже, что эта просьба рассердила Кабура. Возможно, он предпочел бы поговорить с сыном наедине, но чувство собственного достоинства не позволило ему сказать об этом.
– Зачем тебе надо ехать к арвернам? – спросил он на латыни. – Разве ты не можешь зажечь магический огонь в наших имениях? Ты ведь знаешь: я не могу уехать из Вьенны.
– У арвернов есть священная гора, – хмуря брови, ответил Думнотаур.
– А какое отношение она имеет к равноденствию? Ты хочешь побывать в гостях у молодого Верцингеторикса – вот в чем дело. Рано или поздно этот Верцингеторикс устроит заговор, чтобы стать королем арвернов, как сделал когда-то его отец. Его казнят, как отца, и тебя, конечно, казнят вместе с ним, если не прекратишь упрямиться и будешь вести себя как сейчас.
– Верцингеторикс – прирожденный вождь. Он может добиться успеха, – вступился за брата Процилл.
Кабур раздраженно взмахнул рукой:
– Молодой Верцингеторикс отмечен смертью. Все старшие приставили к нему своих людей следить за ним. Он не доживет до старости. Зачем арвернам король? Если они хотят вернуть себе прежнюю славу, они устроят здесь такие неприятности, что римляне никогда этого не забудут. Разве Верцингеторикс может повернуть время назад только потому, что он великий охотник, щедро раздает дары и популярен у глупых молодых людей? Я думал, что хоть ты умнее, чем они.
– Может быть, дело в том, что мне все равно, кто правит арвернами: они не живут в провинции. Но я не думаю, что моему брату там может что-то повредить, – быстро произнес Процилл.
Кабур, уходя, ворчал на сыновей, но Думнотаур уехал. В те дни я очень хотел познавать неведомое, а вся Галлия была для меня чем-то новым и незнакомым. Поэтому я спросил Процилла, кто такой этот Верцингеторикс. Он рассмеялся и сказал:
– Длинноволосый вождь, наш родственник, и лет ему примерно столько же, сколько мне и тебе. Только и всего. Но Думнотаур считает его самым великим из живущих сейчас людей.
У меня не было времени долго размышлять над этой историей: Цезарь уезжал из дома Кабура со своей обычной бешеной скоростью, и мы побежали за своими вещами.
Город Женева расположен на берегу озера, которое называется тоже Женевским и из которого, в его восточном конце, вытекает река Рона. Это река с быстрым течением, глубокая и невероятно синяя. Я вспоминаю, что смотрел на то, как в Рону у самого ее истока вливается более мелкая речка с грязной, серой водой, в которую словно подмешали известь или мел, – такая вода течет в альпийских речках и ручьях. Эти две воды разного цвета текли рядом, почти не смешиваясь, пока не пропадали из виду за поворотом Роны. Я помню, что спрашивал себя, будет ли кровь в этой прозрачной синей воде течь также не смешиваясь.
Когда Цезарь прибыл на южный берег Роны, гельветы все еще съезжались на противоположный берег. Всего их было, по их собственным подсчетам, триста шестьдесят восемь тысяч. Вполне вероятно, что каждый вождь преувеличивал количество своих людей, и так же поступали в каждой деревне. Но как бы то ни было, это была огромная толпа. Ночью считать их костры можно было так же, как звезды на небе. Дневной шум их лагеря был непрерывным мощным гулом. Лагерь гельветов вовсе не был расположен строго напротив нашего; он находился ниже по берегу Женевского озера, и поэтому мычание быков, скрип телег, удары молота, крики детей и тысяча других звуков, приглушенных расстоянием, сливались в один невнятный рокот, который не умолкал, пока ночь не заставляла его утихнуть. У нас, римлян, был всего один легион, а если говорить точно – четыре с половиной тысячи человек. Еще к нам постепенно подтягивались отряды, в основном конные, дополнительно набранные в провинции.
