— Лихорадка носит нервный характер, — отвечали ему. — Господин депутат нуждается в полном покое, который невозможно обеспечить при данных обстоятельствах.
— Завтра мы все уедем, — пообещал Гитлер, — и вы сможете создать необходимые условия.
«Завтра, — сказал он себе. — Завтра я все узнаю».
Эта ночь была тяжелой для многих. Серьезно заболел Геббельс. Хрупкий на вид, но крепкий и выносливый, он не выдержал последнего выпада возлюбленной и свалился в лихорадке и с тяжелой ангиной, вызванной страстными речами на январском ветру.
К счастью, его состояние заметили еще вечером, и врачи вовремя приняли энергичные меры. Расстроенная фрау Кренц тотчас позвонила в Берлин фрау Геббельс, с которой была в приятельских отношениях, и начала свое сообщение не с того, что ее муж лежит в бреду с температурой, а со слов:
— Магда, приезжай, он один.
Фрау Эмма надеялась, что к приезду жены Йозеф все же настолько оправится, что перестанет часами бормотать «Хелен-Хелен» и пытаться вскочить с постели, чтобы остановить какую-то машину, кого-то удержать, что-то объяснить.
При этом он разумно и убедительно доказывал Рудольфу, что ему немедленно нужно уехать по важному делу, и если бы фрау Кренц накануне не объяснила, что происходит, то Гесс поверил бы. Таким образом, Рудольф узнал историю с самоубийством Полетт Монтре еще и в интерпретации фрау Эммы, отличавшейся от изложения Пуци примерно как роман от либретто.
Сам Ганфштенгль уехал рано утром, из коллег успев попрощаться лишь с Гессом, а за завтраком фюрер сказал, что остальным также следует собираться. «Остальными» были Гиммлер и Ангелика, поскольку Рудольфу предстояло задержаться во Франкфурте на несколько дней.
Подозрения Гитлера ожили с новой силой, когда Гели после завтрака заявила ему, что хотела бы остаться с Маргаритой.
— С ней останется брат, — возразил Адольф.
— А ей нужна я! — с вызовом ответила Ангелика.
— Ты нужна мне! — он так крепко сжал ее руку, что она стиснула зубы, но стерпела.
— Мы увидимся… через несколько дней! У нее с Робертом все решится, и я вернусь.
У него отлегло от сердца. Он даже внутренне рассмеялся над вчерашним приступом ревности, о котором все еще напоминало ушибленное колено.
— Когда ты вернешься ко мне? — спросил он ласково.
— Я же сказала.
— Хорошо. — Он поцеловал ее в шею, и она снова стерпела, только напряглась так, что этого трудно было не заметить.
Но он не заметил, потому что не хотел замечать. Ревность улеглась, подозрения отступили. Она и прежде брыкалась — это пройдет.
— Что? — кратко спросила Грета, когда Гели вошла в их комнату.
— Я остаюсь.
— Ты ему сказала?
— Что ты! — Ангелика замахала руками. — И не спрашивай меня об этом! Я скорее умру.
— Странно… Ты как будто в самом деле чего-то боишься.
Гели взяла ее руку и приложила к груди.
— Слышишь? Оно у меня выскочить готово от одной мысли, что он догадается.
— Но почему?
Ангелика достала сигарету, закурила дрожащими руками.
— Да потому! Ты не знаешь моего дядюшку!
— Допустим, я многого не знаю, — нахмурилась Маргарита. — Но твой дядя — человек благородный, и ему придется примириться. Ты же не виновата, что влюбилась. Этим ведь нельзя управлять.
Гели курила, морщась от дыма и наивности подруги. Ну как ей объяснить — такой тонкой, умной, возвышенной, — что бывают совсем другие чувства и совсем другие сердца! Объяснить ей это — значило бы не просто предостеречь… Это значило бы бросить тень на ее мир, в котором пока все так чисто и солнечно. Конечно, ее Роберт тоже не принц из сказки, но он живой, с ним интересно и весело, в него можно влюбиться до беспамятства.
— А помнишь ту ночь! — воскликнула она, вдруг забывшись. — Помнишь, как Вальтер заговорил о нацистах? Что достаточно одного, чтобы все испортить? И что они все кретины! Я сначала испугалась, а потом мне стало так весело! Помнишь, Вальтер говорит Роберту: «Вы, наверное, наших нацистов никогда не видели».
Обе засмеялись.
— А помнишь, как мы мчались через парк? — сквозь смех спрашивала Маргарита. — Я думала, мы сейчас врежемся!
— Это мы от охраны удирали. А они все равно нашли. Помнишь, «в костюмчиках с иголочки»!
— А помнишь, как мы летели над горами и взошло солнце?
Они взялись за руки и посмотрели друг другу в глаза.
— Грета, что же будет?.. — одними губами спросила Ангелика.
— Нам нужен союзник, — отвечала решительно Маргарита. — Или два.
— Но кто же? Здесь нет никого.
— А мой брат?
— Что ты! — Гели задохнулась. — Даже не шути так!
— Ты думаешь, он тебя выдаст дяде?
— Он не «выдаст»! Это другое! Просто он всегда на стороне Адольфа. Понимаешь? Всегда!
— Нет, не понимаю!
— Грета, дай мне слово, поклянись мне, — Гели два раза встряхнула ее руку, держа за запястье, — никогда, никогда, ничего не говорить Рудольфу о Вальтере! Никогда! Ничего!
— Если ты требуешь…
— Я прошу! Я умоляю! Я на колени встану!
— Прекрати. Если ты считаешь его таким подлецом…
— Подлецом? Да он лучше всех! Он и Эльза! Они для меня как боги! Я… молюсь на них! Я же… всю жизнь мечтала, чтобы у меня было что-нибудь подобное! Господи, как тебе объяснить! — Она снова схватила сигарету и бросила. — Грета, выслушай меня и поверь! Просто поверь, если еще не понимаешь. Ты попала в другой мир! В нем есть только один закон. Его имя — фюрер! Так живет вся партия, все!
— В политике — пусть, но в личной жизни…
— Они не разделяют свою жизнь!
— Я не понимаю… — Это нельзя понять! В этом нужно жить! — Неужели ты хочешь сказать, что если я попрошу Роберта тебе помочь, то он начнет с того, что доложит об этом твоему дяде?!
Скорее всего, так оно и было бы. Но сказать «да» сейчас значило бы оскорбить Лея, а это было несравнимо больше, нежели оскорбить Рудольфа.
— Просто ответь, как ты думаешь, — попросила Маргарита.
— Я думаю… он обязан это сделать. Или уйти.
Маргарита долго молчала. На ее нежном лице проступало печальное изумленье. У Ангелики все дрожало внутри.
«Что я наделала! — ужаснулась она. — Ведь я же все испортила!»
— Грета, послушай! — начала она, преодолев смятенье. — Одной мне все равно не справиться. Кто-то должен мне помочь — кто-то, у кого есть сила и власть. Если ты решишься сказать Роберту, если ты решишься поставить его…
Маргарита вскинула голову.
